Credo против «черной дыры»

Полноценная инаугурация Филиппа Чижевского в качестве худрука светлановского ГАСО (в сентябре, напомню, уже была частичная, когда он продирижировал объединенным составом музыкантов РНО и ГАСО, но затем более полугода их творческие орбиты практически не соприкасались) состоялась в концерте филармонического цикла «Musica sacra nova», проходившего в нынешнем сезоне под лозунгом «Назад к авангарду вперед». И на этой территории они с оркестром сразу нашли общий язык. С одной стороны, музыка второго авангарда – российского и не только – входит в число приоритетов самого маэстро. С другой, еще с эпохи Владимира Юровского музыканты ГАСО чувствуют себя здесь как рыба в воде. Программа была посвящена памяти Софии Губайдулиной и включала, наряду с ее сочинением, опусы еще одного представителя легендарной композиторской троицы Эдисона Денисова, их старшей коллеги Галины Уствольской и младшего современника Арво Пярта (единственного, кстати, кто здравствует и поныне).

Из четырех произведений наиболее радикальным, несомненно, является Симфония № 3 Уствольской «Иисусе Мессия, спаси нас!» для духовых, ударных, контрабаса, чтеца и фортепиано. Это сочинение называют «музыкой из черной дыры», и она там действительно ощущается. Можно вполне согласиться и с утверждением, что «симфония Уствольской выходит за рамки собственно музыки – в надмузыкальное, в ритуал» (цитирую слова автора книги о композиторе Н. Васильевой по буклету). Молитвенное слово, не пропеваемое, а произносимое, по идее как раз и призвано противостоять всезатягивающей черной дыре, но выполнить эту задачу оказывается бессильным. И от того, что в качестве чтеца привлекли великого режиссера Анатолия Васильева, более действенным это слово отнюдь не становится.

Уствольская, конечно, – фигура культовая, правда, служителей и жрецов этого культа не столь много: слишком уж герметичен ее музыкальный мир, слишком он «вещь в себе» (ах, как же не хватало Ярослава Тимофеева, который наверняка нашел бы слова, помогающие приоткрыть в него дверь!).

Собственно, и губайдулинский «Свет конца» для большого симфонического оркестра – такая же «вещь в себе», не рассчитанная хотя бы даже на относительно широкую аудиторию. Судя по авторскому комментарию, помещенному в буклете, адресовано оно главным образом композиторам, особо продвинутым музыкантам да музыковедам-теоретикам. А кто еще способен отличить на слух темперированный звукоряд от натурального, на чьем конфликте во многом и базируется авторская концепция?

Как уже догадался, наверное, проницательный читатель, отношения с творчеством этих двух композиторов – при всем глубочайшем к ним уважении и неоднократных попытках – так у меня и не сложились. В отличие от Денисова и Пярта.

«Колокола в тумане» Денисова можно было бы, наверное, охарактеризовать как постнововенский импрессионизм. Музыка здесь, при всей ее сложности, производит впечатление даже и при первом прослушивании. А вот Credo для фортепиано, хора и оркестра Пярта, венчавшее программу, затрагивает и эмоционально. Это, действительно, великое творение, и неслучайно именно на него реакция зала (состоявшего в значительной части отнюдь не из неофитов) оказалась наиболее единодушной. Пярт вступает в диалог с самим Бахом, чья прелюдия из ХТК проводится дважды, – и заданный масштаб вполне выдерживает. Сергей Каспров фортепианную партию сыграл с идеальным ощущением не только баховского духа, но и контекста, в каком возникает его музыка. На высоте была и Юрловская капелла (худрук Геннадий Дмитряк).

Что касается ГАСО и Чижевского – главных бенефициаров вечера, – то они были убедительны во всех представленных сочинениях. Начало их совместной работы оказалось весьма многообещающим. Будет очень интересно наблюдать, как все срастется уже на ином материале – в новом сезоне у них запланировано множество самых разнообразных программ.

Один плюс три

На той же неделе и в том же зале ГАСО традиционно играл в концерте филармонического абонемента «Молодые таланты». За пультом на сей раз стоял Вячеслав Валеев. Меня этот концерт привлек прежде всего участием одного из безусловных лидеров поколения «20+» Ильи Папояна. Что касается остальных, то из трех имен – пианиста Федора Орлова, скрипачки Валерии Абрамовой и виолончелистки Марии Зайцевой – мне было знакомо лишь последнее.

В первом отделении прозвучал Концерт для скрипки и виолончели с оркестром Брамса. Абрамова сыграла его весьма неплохо, порадовав нежным и певучим звучанием своей скрипки. Не столь однозначно обстояло дело с Зайцевой. Она – прекрасный музыкант, в этом нет ни малейшего сомнения. Проблема в том, что у нее не очень яркий, несколько глуховатый звук. То, что в камерном формате не столь ощутимо, выходит едва ли не на первый план при игре с оркестром, за которым доброй половины партии виолончели оказывается просто не слышно. А тут еще и дирижер порой выжимал из оркестра звук чересчур плотный и жирный… Впрочем, во втором отделении претензий к маэстро уже не возникало: и в «Бурлеске» Рихарда Штрауса, и в «Рапсодии в стиле блюз» Гершвина звуковой напор был вполне адекватен характеру музыки, да и по части взаимодействия с солистами все было в порядке.

Илья Папоян буквально ошеломил своим исполнением «Бурлески». Это было блестяще в техническом плане, очень темпераментно и вместе с тем стильно. Отменно хороша была и сыгранная на бис рахманиновская «Полька В. Р.». К слову, Папоян явно перерос «Молодые таланты», ему уже самое место в другом постоянном филармоническом цикле – «Звезды XXI века».

Второй пианист Федор Орлов произвел более скромное впечатление. Наверное, сыграло свою роль то обстоятельство, что выступал он вслед за Папояном. Впрочем, «Рапсодию» исполнил неплохо, хотя и без особого драйва, а сыгранный на бис «Апрель в Париже» Шарля Трене в транскрипции Алексиса Вайссенберга прозвучал по-настоящему хорошо (это сочинение практически не известного у нас автора многим памятно по концертам Марка-Андре Амлена, любившего исполнять его на бис). В гершвиновской «Рапсодии» главным солистом оказался все же Олег Соломахин, чье соло на кларнете во многом и задало тон, подхваченный в большей степени оркестром и дирижером, нежели пианистом.

За Шуберта обидно

В концерте РНО под управлением Александра Рудина, также проходившем в КЗЧ, особенно привлекала не столь уж частая возможность услышать вживую Девятую симфонию Шуберта. Открыла вечер бетховенская увертюра «Кориолан», продирижированная и сыгранная наилучшим образом. Затем Екатерина Сергеева превосходно исполнила малеровские «Пять песен на стихи Рюккерта». И вот – долгожданная Девятая. Но увы: все это больше походило на черновой прогон. Первая часть прозвучала несобранно и несколько сумбурно. В последующих дело пошло немного лучше, временами даже возникало что-то похожее на драйв, но шубертовский дух и аромат постоянно ускользали. Конечно, в Девятой изначально присутствуют проблемы с формой, и не только; даже самым выдающимся дирижерам далеко не всегда удается почувствовать душу и пульс этой музыки, проникнуться ею настолько, чтобы наслаждаться самим ее звучанием и передать это музыкантам и слушателям. В данном же случае перед нами был просто полуфабрикат, и это тем более обидно, учитывая класс оркестра, входящего в первую тройку отечественных коллективов. От Александра Рудина можно было ожидать совсем иного качества – каковое, собственно, во многом и было явлено в первом отделении. Похоже, слишком плотный график маэстро, параллельно руководящего сразу тремя оркестрами, не позволил ему уделить достаточно внимания музыке Шуберта и добиться результатов, подобных тем, что он недавно демонстрировал в музыке другого великого романтика – Шумана (полный цикл симфоний которого исполнил с Musica Viva в «Зарядье»)…

Шуман со всех сторон

Надо заметить, Шуману на этой неделе повезло неизмеримо больше, нежели его великому предшественнику. В МЗК полностью посвященную ему программу сыграл Яков Кацнельсон. И буквально с первых тактов, с первых звуков дал понять, что это абсолютно его стихия. Точно так же с первых звуков стало очевидно, что пианист – «в ударе»: звук не просто свободно изливался, но и был как-то по-особому энергетически заряжен.

Кацнельсон не принадлежит к числу пианистов, у которых все до мелочей отработано заранее, а на концерте публике преподносится не столько процесс, сколько результат. У него как раз главное происходит на концерте, когда включается какой-то внутренний двигатель, а музыка (независимо от того, сколько раз уже игралась прежде) словно бы рождается под его руками здесь и сейчас. И Шуман – один из тех композиторов, кому определенная доля спонтанности просто необходима. Он ведь и сам во многом стихиен.

В первом отделении прозвучали «Пьеса без названия» фа мажор из «Альбома для юношества», две новелетты (op. 21, №№2, 4) и «Детские сцены». Во втором – «Крейслериана», а на бис – знаменитый номер из «Фантастических пьес» и два из «Давидсбюндлеров». Вся программа – особенно второго отделения – произведения высшей степени сложности, но пианист нигде не бравировал виртуозностью, техническим блеском (что порой доводилось у него слышать в иных сочинениях Листа и Шопена) – все это присутствовало как одно из необходимых условий, не выходя на первый план.

«Пьеса без названия» прозвучала задумчиво, немного отрешенно, вызывая неожиданные ассоциации с баховскими прелюдиями. В «Детских сценах» перепады настроения, а с ними и темповые контрасты могли бы показаться чрезмерными, не будь они столь убедительными. Тем более что если в одних пьесах перед нами просто играющие дети, то в других – взрослый взгляд на них, не чуждый даже определенных рефлексий.

Обе новелетты и «Крейслериана» явили несколько иного Шумана – прежде всего, неистового романтика. Метания и приключения гофмановского героя в «Крейслериане» у Кацнельсона во многом воспринимались, как рассказ от первого лица, ведущийся в режиме реального времени. Здесь, положим, не было той идеально выстроенной формы, какую мы слышим в одной из записей Горовица, но небольшой элемент сумбура как раз вполне в характере персонажа да и материала в целом. И это была одна из самых захватывающих «Крейслериан», какие доводилось слышать вживую за последние годы.

Кацнельсон не стал нарушать целостности программы, сыграв на бис также сочинения Шумана. И какими же они были у него разными: танцы из «Давидсбюндлеров» отличались от самого известного номера «Фантастических пьес» примерно так же, как «Детские сцены» от «Крейслерианы». И все были весьма хороши.

Сложнейшую программу пианисту пришлось играть в не самых простых условиях. В этот вечер в МЗК постоянно мигали лампы освещения над сценой, из-за чего даже у зрителей рябило в глазах, и в воздухе витало ощущение надвигающегося блэкаута. К счастью, до последнего дело все же не дошло. Пианист ни разу не сбился, но, конечно, подобный экстрим не мог не добавить его игре напряжения, каковое, впрочем, лишь способствовало еще большей ее выразительности.