Поющие горы

Московская филармония сделалась за последнее время настоящим лидером по части популяризации музыки авангарда – в самом широком смысле этого слова. «Другое пространство» разрастается день ото дня, и границы между ним и мейнстримом становятся все проницаемей. Ключевой фигурой этого процесса долгое время был Владимир Юровский, а сегодня эстафету продолжают, прежде всего, музыковед Ярослав Тимофеев, дирижеры Федор Леднёв и Филипп Чижевский, но, впрочем, и не только они.

Концерт цикла «Musica Sacra nova. Назад к авангарду вперед» в самом начале апреля был посвящен 90-летию со дня рождения Александра Меня. Жаль, что словам об этом выдающемся человеке нашлось место лишь на страницах буклета. Да и вообще живого, а не только печатного слова в тот вечер явно не хватало, хотя в программах такого рода оно – тем более столь меткое, емкое и афористичное, как у Тимофеева – становится важным посредником и настройщиком. Звучали Концерт для струнных инструментов Николая Каретникова, «Солнечное песнопение Франциска Ассизского» для двух смешанных хоров и 6 инструментов Альфреда Шнитке и Симфония № 6 для камерного оркестра, смешанного камерного хора и девяти фонограмм Авета Тертеряна. В исполнении участвовали ГАКОР под управлением Федора Леднёва, Госхор им. Свешникова во главе с Екатериной Антоненко, а также Большой детский хор им. В.С. Попова (худрук Георгий Журавлев).

Написанный вскоре после так по сей день и не раскрытого убийства о. Александра Концерт Каретникова (входившего в число его прихожан) по характеру и настроению идеально подошел для открытия программы вечера, посвященного памяти легендарного пастыря и богослова. Да и сама додекафонная музыка композитора (чьих сочинений мне не доводилось слышать довольно давно) показалась вдруг на удивление простой. Наверное, это во многом заслуга Федора Леднёва. Очень интересно было услышать и сравнительно небольшой опус Шнитке, где ключевая роль отведена хору, точнее – хорам. Впрочем, и в симфонии Тертеряна хор играет важную роль.

Наверное, многим было непросто настроить органы восприятия на это сочинение, где живое звучание перемешано со звуками фонограмм, образуя некое новое качество, где нет ничего похожего на привычную нам симфоническую (она же сонатная) форму, где время кажется застывшим, но постепенно первоначальная настороженность отступала, и музыкальное целое затягивало все сильнее и сильнее. Авет Тертерян говорил, что его музыка могла быть написана только в горах. И эту симфонию легче понять и почувствовать именно с учетом той особой перспективы, открывающейся при созерцании гор «не вдаль, а вверх». И я бы добавил, что хоровые звучания здесь во многом воспринимаются, как голос самих гор…

Смерть от первого лица, или Как свести концы с концами

Концерт цикла «Другое пространство. Continuo» был посвящен творчеству мэтров европейского авангарда второй половины двадцатого столетия Пьера Булеза и Яниса Ксенакиса, а также наших современников Сальваторе Шаррино и Владимира Раннева. Познакомиться с представленными сочинениями было весьма любопытно, но едва ли здесь можно говорить о каком-либо эмоциональном контакте. Впрочем, композиторы его, кажется, и не предполагали. Булез и Ксенакис – фигуры для многих культовые, но воспринимать их музыку едва ли не сложнее, нежели творчество нововенцев. К последним ухо уже более или менее привыкло и способно подчас даже получать от них удовольствие. С Булезом и уж тем более Ксенакисом это гораздо проблематичнее – при всем уважении к ним обоим. Охотно, впрочем, допускаю, что для тех, кто постоянно варится в этом соку, дело обстоит иначе. В любом случае послушать их для расширения кругозора определенно стоило. В «Импровизации II по Малларме. Узоры кружева истлели» Булеза солировала певица Варвара Гансгорье, в Dox-Orkh для скрипки и 89 исполнителей Ксенакиса – Татьяна Гринденко (она же играла 30 лет назад и российскую премьеру в присутствии автора). РНМСО под управлением Чижевского старался соответствовать всем требованиям, а преамбулы Тимофеева способствовали концентрации слушательского внимания.

Сальваторе Шаррино в Москве знают, в частности, по опере «Лживый свет очей моих» – одному из самых известных и лучших его сочинений. «Смерть Борромини» (российская премьера) едва ли отнесешь к их числу. В этом опусе для оркестра и чтеца музыке отведена в основном иллюстративная функция, а на первый план выходит слово – в данном случае итальянское (с синхронным переводом на титрах предсмертного послания знаменитого архитектора). Главным героем здесь стал драматический актер Клаудио Томбини, чья итальянская речь уже сама по себе была музыкой.

Владимир Раннев – интересный и талантливый композитор, однако об этом едва ли могли догадаться те, кто впервые познакомился с его творчеством по столь провокационно-хулиганскому опусу, как «Дальше – тишина», мировая премьера которого завершала вечер. Перед нами – попытка стеба над классиками и романтиками, якобы однообразно завершавшими свои произведения. Стеб начинается уже с буклета, где в качестве использованного материала перечислены сотни симфоний и произведений иных жанров. Раннев захотел «свести концы с концами», построив свой примерно 15-минутный опус исключительно на последних тактах каждого. Впрочем, распознать что-то конкретное можно было бы, наверное, лишь имея перед собой партитуру и лупу… Ярослав Тимофеев утверждает, что в итоге получилось вполне современное произведение, и с этим трудно спорить. Вот только современность здесь носит довольно двусмысленный характер: иронизируя по поводу великих предшественников, Раннев вольно или невольно явил нам пародию на новейшие композиторские штампы.

Три клавирабенда

Состоявшиеся в залах Московской филармонии клавирабенды заявлялись как монографические. Два шли под шапкой «Рахманиновские дни», а третий, шопеновский, посвящался 110-летию со дня рождения Святослава Рихтера. В первых двух выступали Николай Кузнецов и Константин Емельянов, в третьем – Элисо Вирсаладзе.

Кузнецов и Емельянов – не только родились в одном и том же 1994 году, они и учились во многом у одних и тех же педагогов (Доренский, Луганский, Писарев). Однако различий между ними гораздо больше, нежели общего. Емельянов – харизматик, неровный и непредсказуемый, зато обладающий звуковой магией. У Кузнецова харизма тоже имеется, хотя и более скромных размеров. Талант, техника, хороший звук, серьезность музыкантских намерений – все это у него тоже в достатке. Емельянов может один концерт сыграть близко к гениальности, а в другом откровенно разочаровать, может начать не лучшим образом, постепенно преображаясь сам и как бы меняя все вокруг. Может, как на последнем концерте в Малом зале Филармонии-2, едва ли не в последний момент поменять полпрограммы. Кузнецов же демонстрирует стабильно высокое качество, пусть и без каких-то сверхвзлетов. У него все отработано до мелочей, но не хватает хотя бы небольшой толики спонтанности, чувства, что музыка рождается здесь и сейчас. Его Рахманинов почти идеален, но вместе с тем и немного однообразен. И уж он-то как заявил этюды-картины и прелюдии Рахманинова, так и играл их весь вечер, лишь в бисах позволив себе выйти за эти границы – вплоть до танго Пьяццоллы, сыгранного в откровенно мацуевской манере.

Емельянов, поначалу заявив чисто рахманиновскую программу, ближе к концерту решил совместить Рахманинова с Шубертом. Благо и формальный повод нашелся: у Рахманинова имеется переложение шубертовской песни «В путь». Оно и стало переходным моментом. Но сначала, в первом отделении, был чистый Шуберт, включая «Три пьесы» (D 946), которые мне за последний год уже дважды доводилось слышать в его исполнении. В этот раз он начал несколько небрежно, едва ли не грубовато, и даже подумалось: похоже, он сегодня не в настроении. Но уже во второй пьесе игра пианиста покоряла и завораживала. Так же было и с «Музыкальным моментом» № 2.

По-своему хороши были у него рахманиновские Прелюдия си минор (op. 32 №10) и «Мелодия» ми мажор из цикла «Пьесы-фантазии» (op. 3 №3), а особенно – «Вариации на тему Корелли». Все же пока нет ощущения полной близости пианиста с этим композитором. Может быть, потому он в итоге и остановился на смешанной программе. Впрочем, Емельянов, кажется, вообще не из тех, кто любит играть подряд сочинения одного автора. Единственный такой концерт у него, какой я слышал (прошлогодний шопеновский в КЗЧ), оказался и наименее удачным. Он предпочитает даже в рамках одного концерта перемежать произведения одних и тех же авторов другими, как было и в этот раз. На бис пианист обратился уже и вовсе к барокко, сыграв пьесы Баха и Рамо…

***

Элисо Вирсаладзе сыграла свою шопеновскую программу сначала в Петербурге, а затем дважды в Москве. Я слушал ее в Филармонии-2, и это было феноменально. Великой пианистке потребовалось, правда, какое-то время, чтобы полностью разыграться. Впрочем, и в открывавшем программу Полонезе-фантазии ля-бемоль мажор (op. 61), и в Сонате № 3 было много потрясающих моментов, но форма иногда немного плыла, какие-то эпизоды игрались почти что на автопилоте. Однако уже с третьей части сонаты перед нами была прежняя, неувядаемая Вирсаладзе. И во втором отделении буквально каждый ноктюрн, мазурка или вальс становились откровением. А такого звука, окрашенного какой-то особой красотой – почти что бесплотной, но вместе с тем и не совсем уж чуждой всему человеческому, – сегодня не услышишь, пожалуй, больше ни у кого. Молодым остается только завидовать. И – учиться.  

От Верди до Мессиана

В «Новой опере» Федор Безносиков впервые продирижировал Реквием Верди. Незадолго до концерта он записал ролик, в котором, в частности, говорил, что не согласен с распространенным взглядом на это произведение как на еще одну оперу Верди. В его трактовке и правда было мало оперного. Вместе с тем это была и не заупокойная месса в чистом виде. А что? Можно, наверное, сказать так: музыкальный шедевр, находящийся на пересечении нескольких жанров, но в полной мере не относящийся ни к одному из них. Дирижерская трактовка была не просто очень впечатляющей по общему тонусу и внутреннему наполнению, но еще и безупречно выстроенной во всех деталях. Некоторые из этих деталей оказались неожиданными и при этом абсолютно убедительными.

На высоте были оркестр и хор «Новой оперы». Среди солистов абсолютным лидером стал Алексей Татаринцев. Более или менее уверенно, со знанием дела спел басовую партию Виталий Ефанов. Виктория Яровая, сделавшая международную карьеру на операх бельканто и Моцарта, впервые решила обратиться к Верди, что для певцов такого профиля всегда небезопасно. О Реквиеме, по собственному признанию, она давно мечтала. Результат оказался противоречивым. Замечательная певица была достаточно выразительна, а в некоторых эпизодах звучала еще и очень красиво, но вот в тех, где требуется драматическое напряжение, ей приходилось прибегать к форсированию звука, с неизбежными при этом потерями в качестве. Марина Нерабеева, которую в последние годы мы знали в основном как тяжелое драматическое сопрано, попыталась на ходу перестроить свой голос, несколько высветлив звучание, ставшее, однако, при этом более пестрым. Все же наиболее впечатляющим у нее получился заключительный раздел, где она отчасти вернулась к привычному для себя драматическому звучанию, но в несколько смягченном виде…

***

Неделю спустя я наблюдал Федора Безносикова уже за пультом нижегородского La Voce Strumentale в Пакгаузе на Стрелке. С этим коллективом он выступал впервые, но на концерте возникло ощущение полного взаимопонимания и полной гармонии между ними. А ведь программа, мягко говоря, была не из простых. Целое отделение состояло из таких раритетов XX века, как «Гроб сияющий» Мессиана и «Витражи собора» Респиги. Последние, правда, в прошлом сезоне в Москве с РНО дирижировал Александр Рудин, а Безносиков тогда в качестве его ассистента предварительно «разминал» музыкальный материал с оркестром. Теперь у него появилась возможность реализовать свое внутреннее слышание этого произведения, во многом отличающееся от рудинского. У того акцент делался в основном на красоту, ассоциирующуюся с витражами и со строгим величием окружающей их атмосферы. Рудин как бы любовался этими витражами, ни на миг при этом не забывая, где они находятся. Безносиков, казалось, не столько взирал на витражи со стороны, сколько проникал внутрь, вживался в их сюжеты. Впечатление оказалось сильнейшим. Как и от опуса Мессиана, также созданного без малого столетие назад и, возможно, впервые прозвучавшего в нашей стране (каких-либо упоминаний о его исполнениях у нас найти не удалось). Да и в мире он является большой редкостью: известно только две записи, одна из которых (Мюнг Ван Чунг с оркестром Парижской оперы) доступна в Сети. И я бы сказал, что у Безносикова с La Voce Strumentale это произведение прозвучало нисколько не хуже. И как тут лишний раз не поразиться: с первых шагов дирижера на этом поприще прошло лишь два года, но складывается ощущение, что для него год – как десятилетие для многих других.

В этот вечер звучал еще и Первый концерт для фортепиано с оркестром Шопена. Принято считать, что оркестр у Шопена не столь уж и важен, однако Безносиков еще раз доказал, что это не так, повысив значимость оркестровой партии почти что до уровня бетховенских концертов. Солировал Сергей Каспров – на «Эраре» середины XIX века. И тут впечатление оказалось неоднозначным. Пианист, судя по всему, давно не играл этот концерт, а сейчас не успел в полной мере его подготовить, да еще и на таком специфическом инструменте. Конечно, при своих уникальных способностях и мастерстве высочайшего класса этот пианист может практически любую вещь сыграть даже «с листа». Так или иначе, одни эпизоды звучали у него блестяще, тогда как другие выглядели в чем-то сырыми. В сыгранном на бис Скерцо № 1 пианист обошелся без нот – очевидно, это сочинение у него уже, что называется, на кончиках пальцев. Но все же в целом его Шопен казался несколько суховатым, ему явно не хватало теплоты и задушевности. Да Каспров и играет его не то чтобы часто… Надо попутно заметить, что такие рояли и вообще не слишком хороши в романтической музыке, да и в залах пусть даже и относительно больших звучат все же несколько глухо и тускло, без должного звукового объема и гораздо беднее по красочной палитре, нежели современные…

И упоительный Доницетти

В те же дни мне довелось присутствовать еще на одном замечательном концерте в Пакгаузе – «Доницетти-гала». Речь шла, однако, вовсе не об оперной музыке гения романтического бельканто. Пять прекрасных молодых певиц из труппы Нижегородского театра – Валерия Горбунова, Мария Калинина, Галина Круч, Борис Степанов и София Схиртладзе – исполняли исключительно камерные его сочинения: романсы, песни и дуэты. А помогали им в этом две прекрасные пианистки – Ольга Онац и Ксения Цендра. Честно говоря, здесь совсем не хотелось рассуждать в категориях кто «лучше», а кто «хуже». Скорее, можно было бы говорить о градациях от «очень хорошо» до «великолепно». Все же, пожалуй, наиболее сильное впечатление оставили выступления Валерии Горбуновой и Марии Калининой. Первая (еще студентка Московской консерватории, обратившая на себя внимание в недавней премьере россиниевской «Золушки», где блеснула в заглавной партии) уже явно глядит в мировые звезды. И по роскоши звучания она была здесь номером один. Все же в целом, по качеству исполнения и артистизму ярче выглядела Калинина. Хороши, впрочем, были и все остальные, без каких-либо исключений. А слушая, с каким точным ощущением стиля и искренней любовью к этой музыке аккомпанируют им обе пианистки, думалось о том, что вот бы и все дирижеры, берущиеся за оперы Доницетти, так проникались его музыкой! Некоторые из прозвучавших сочинений нетрудно было бы выдать за оперные фрагменты. Возможно, первоначально одни и предназначались для какой-нибудь оперы, а другие могли бы органично вплестись в ту или иную партитуру. Потому почти оперная манера их исполнения некоторыми из участников отнюдь не казалась неуместной…

У театра, кстати, имеются подобные же программы, посвященные Россини и Беллини (их я, к сожалению, не слышал). И с учетом того, что Нижегородский театр стал в последние пару лет постоянным и желанным гостем столицы, хотелось бы, чтобы они также были представлены москвичам.