В текущем сезоне оперных премьер в Большом театре немного. Если не считать переносы из Мариинки («Князь Игорь», «Руслан и Людмила» и «Хованщина»), отредактированные возобновления спектаклей – собственных («Байка…») или бывшего Театра Покровского («Сорочинская ярмарка», «Похождение повесы»), то перечень новых работ будет и вовсе скромен: «Риголетто» и «Саламбо» (последняя поставлена в декорациях «Дона Карлоса», то есть новизна относительная) да «Женитьба» (как «приквел» к «Сорочинской»). В этой связи повышается роль спектаклей текущего репертуара, особенно тех, которые отсутствовали достаточно долго.

«Катерина Измайлова» выпала из афиши почти на два года. Спектакль, поставленный Римасом Туминасом в 2016-м, был первым опытом литовского режиссера в оперном театре. Он оказался весьма удачным, правда, превзойти свой же успех в последующих работах («Пиковая» в Большом, «Царь Эдип» и «Замок герцога Синяя борода» в МАМТе) Туминасу не удалось. Вне зависимости от этого «Катерина» не зря сохраняется в репертуаре театра – спектакль сильный, глубокий, в меру традиционный и метафоричный, где больше всего удивляет внимательное вслушивание постановщика в музыку.

Работа сочетает в себе черты критического реализма и символической условности – из этой «сшибки» всякий раз рождается эффект драматической остроты, а простота и одновременно философичность мизансценических решений глубоко волнует. Этически сомнительные сцены (например, глумление над Аксиньей) лишены явного натурализма, но их характер при этом не обескровлен. С помощью пластики и хореографии (работа Анжелики Холиной) постановщикам удается избежать прямолинейности и одновременно сказать обо всем предельно ясно.

Белые массивные кирпичные стены, напоминающие суровые монастырские — основа сценографического решения Адомаса Яцовскиса, — создают образ «темного царства», где, как на каторге, тянется скучная жизнь именитой купчихи, толкая ее на чудовищные преступления. Кстати, образом каторги Туминас закольцовывает оперу: с толпы каторжан, сгрудившихся на авансцене по поднятии занавеса и чуть позже оборачивающихся работниками во дворе Бориса Тимофеевича, действие начинается – этой же группой ожидаемо и завершается. И даже гротескные, казалось бы, неуместные на первый взгляд, «итальянские» арлекины-коломбины, вприпрыжку проскакивающие то в одной, то в другой сцене, — тот едкий сарказм, обескураживающий сюр, что до предела обостряет ситуацию. Этот «контрапункт», хорошо известный по драматическим работам Туминаса, и здесь, в опере, уместен: он придает дополнительную театральность и акцентирует полифоничность образов и смыслов. Буффонные мимы, возникающие на разухабисто-бодрых оркестровых интермедиях, – элемент и развлекательный, и иносказательный, и держащий форму, обрамляя картины.

Остроту, до некоторой степени сенсационность возобновления определили два момента. Впервые в Большом эту оперу дирижировал Валерий Гергиев, и впервые в титульной роли выступила мариинская дива Екатерина Семенчук: меццо-сопрано в партии Катерины – это вызов и сюрприз одновременно. Из четырех заявленных спектаклей серии Гергиев в итоге вышел к оркестру только в первом – к сожалению, мне не удалось посетить спектакль с маэстро, хотя первоначально был заявлен именно он. Заменивший его дирижер Большого Алексей Богорад представил музыкальную драму очень качественно – цельно по форме и с большим эмоциональным размахом. Оркестр звучал идеально – и в камерно-лирических высказываниях, и в надрывных тутти, переключаясь с темных красок пронзительно-щемящего звучания струнных на фатальный блеск духовых. Хор радовал как монолитностью звучания, так и россыпью характерных индивидуальностей, которые столь важны в многочисленных жанрово-бытовых зарисовках опуса.

Семенчук не первый сезон посягает на репертуар драматического сопрано. В частности, Катерину она уже не раз пела на родной петербургской сцене. Голос солистки полностью перестроен под задачи партии, и это действительно полноценное драматическое сопрано: даже уверенные низы звучат у нее именно по-сопрановому, хотя и твердо, и мощно, но они по большому счету лишены альтового окраса, меццового насыщения. Особенно это заметно в последней картине на контрасте с пением Светланы Шиловой – Сонетки, не стесняющейся разворачивать настоящую меццовую «подкладку» своего густого, сочного голоса, столь уместную для ее героини. В пении Екатерины Семенчук удивляют свободно и элегантно взятые сверхвысокие ноты партии (очевидно, особенно трудные для меццо-сопрано), их интонационная филигранность, а также масса оттенков и нюансов в целом, широкое использование мецца-воче, которое при всей камерности, даже интимности очень звучное, летящее, парящее. Глубокое погружение в образ находит воплощение в истовой игре актрисы. На протяжении всех девяти картин героиня буквально стареет на глазах, превращаясь из молодой, полной сил женщины в убитую горем, поверженную судьбой старуху. Трудно выделить вершинные моменты пения-игры Семенчук, настолько безупречно все сделано, эмоционально прожито, выразительно, разнообразно по краскам и соразмерно драматургии представлено. Возможно, все же особенное воздействие оказывают два момента – реплики героини «Не тяните, вяжите» в сцене свадьбы и финальное трагическое раскаяние – ария «В лесу, в самой чаще есть озеро».

Партнером примадонны выступил солист Михайловского театра с широкой международной карьерой Дмитрий Головнин. Сильный, убедительный, особенно в верхнем регистре, голос певца сообщил образу Сергея необходимую нагловатую удаль, однако по своим внешним данным артист не слишком подошел на роль провинциального донжуана. Интересным оказалось явление драматического баритона Александра Краснова в традиционной для басов партии Бориса Тимофеевича – певец уверенно справлялся с тесситурой, а образ деспотичного, уверенного в себе, еще не старого хозяина получился очень убедительным. Безвольного, а затем пытающегося играть роль умершего деспота-отца прекрасно изобразил Илья Селиванов в роли Зиновия. Из неглавных героев стоит отметить великолепное, обжигающее в своей характерности исполнение партии-роли Задрипанного мужичонки Романом Муравицким: звенящий тенор с едкими интонациями создал запоминающийся, выпуклый образ пропойцы и доносчика. Как всегда колоритен Станислав Трофимов в роли Священника, а Андрей Григорьев выдал на-гора прямолинейное, какое-то «тупоумное» в своей показушности и крикливости пение в партии Исправника – и это было попаданием в десятку. Скорбный мощный звук Андрея Валентия в партии Старого каторжника буквально пронимал каждого в зале. 

Фото Дамира Юсупова