В этом году никакого юбилея композитора нет – однако это, конечно, не повод не почтить его в очередной раз: музыку Джоаккино Россини хочется слушать да и исполнять всегда. Его лучезарный гений, его упоительная мелодика по-прежнему манит – так же, как и его современников в далеком XIX веке. Как известно, Россини родился 29 февраля, в этом году такого числа в календаре нет, но около «несуществующей» даты зал «Зарядье» предложил большую россиниевскую программу оперных хитов: для ее реализации позвали трех молодых вокалистов, оркестр Московской филармонии и начинающего итальянского дирижера.

Арии и ансамбли из наипопулярнейших «Севильского цирюльника» и «Золушки» были перемешаны с операми относительно редкими, но все же звучавшими совсем недавно в России – концертно или даже имевшими полноценные театральные постановки («Турок в Италии» и «Путешествие в Реймс»), а также с вещами, для России совсем эксклюзивными: либо не звучавшими здесь никогда, либо разово, либо очень давно – «Сорока-воровка», «Семирамида», «Дева озера», «Вильгельм Телль». Отличительная черта всех исполненных фрагментов, отнюдь не только из комических опер, это невероятный свет, позитив, жизнелюбие, которые буквально брызжут из каждой ноты, из каждого мелодического и гармонического оборота. Удивительное свойство музыки Россини – заряжать энергией, дарить светлые эмоции – было явлено на концерте сполна и в немалой степени даже в сугубо патетических, если не драматических ариях Семирамиды или Елены из «Девы озера».

Не смогли испортить этого светоносного эффекта даже некоторые несовершенства исполнения. Например, оркестр Московской филармонии играл грубовато и громковато, только во второй половине вечера более-менее приладившись к воздушной стилистике маэстро, а духовая группа и вовсе оказалась откровенно слабой: ей не слишком удавались заковыристые пассажи, все было сыграно тяжеловесно, а порой и неточно. Молодой дирижер Пьетро Маццетти показал себя добротным капельмейстером, который чутко ловит певцов и в целом способен совладать с формой, но до большой индивидуальности ему еще предстоит пройти немалый путь. Такая грандиозная вещь, как увертюра к «Вильгельму Теллю», в «предъявлении» Маццетти оказалась лишь робким эскизом серьезного полотна с множеством художественных задач.

Впрочем, все увертюры (помимо упомянутой, было сыграно три: из «Цирюльника», «Сороки-воровки» и «Семирамиды»; хуже всего первая, остальные – по нарастающей в плане качества) прозвучали более-менее в стиле, что уже немало. К явным отрицательным моментам можно отнести еще один штрих: тенор Валерий Макаров, обладатель подходящего, легкого россиниевского голоса большого диапазона, демонстрировал в верхнем регистре при нюансе форте (и именно на нем) резкое, некрасивое звучание, широкий и как будто бы несколько заваленный звук. И это при том, что сверхвысокие ноты у него имеются – он не раз за вечер демонстрировал уверенные взлеты «в стратосферу», – однако эстетизма этим нотам зачастую не хватает. Возможно, это связано с форсированием звука, желанием перекрыть оркестр, поскольку голос Макарова не слишком масштабный. Но достичь доминирования певец пытается не за счет остроты звучания, усиления его полетности, а путем его утяжеления, придания ему «массивности», громогласности, что оборачивается зачастую подобием эффекта перенапряжения голоса. Звучание на середине и внизу диапазона, а также на умеренной звучности по всему диапазону, включая верха, такой проблемы не выявило: словом, технику молодому исполнителю стоит совершенствовать.

За что однозначно можно похвалить Валерия Макарова, так это за то, что, помимо приятного тембра и впечатляющей техники беглости, умения петь колоратуры, он обладает недюжинным артистизмом. Из трех исполнителей тенор был наиболее живым, ярким, по-театральному интересным, способным гармонично обыграть любую сценическую ситуацию. Особенно убедительно – в ансамблевых номерах: в дуэтах и трио из «Севильского цирюльника» и «Путешествия в Реймс».

Баритон Дмитрий Чеблыков дебютировал на международной сцене пять лет назад именно в россиниевском репертуаре – на фестивале в Пезаро он спел в «Путешествии в Реймс». Однако его дальнейшая карьера и сам голос определенно говорят о том, что это певец – отнюдь не только на Россини: его сочному и большому голосу подвластен самый разнообразный репертуар. Быть может, порой его мощного «инструмента» для Россини даже и многовато – в основном в концерте Чеблыков участвовал в ансамблевых номерах, и нередко возникало ощущение избыточности, чрезмерной массивности звука, недостаточной легкости. Сольно баритон исполнил «философскую» арию Алидоро – выразительно и очень качественно по вокалу, порадовав ровностью звучания по всему диапазону, уверенным владением его краями, пластичной кантиленой и насыщенностью самого тембра, отличающегося завидной красотой, одновременно сочностью и благородством. В плане артистизма певец оказался наименее интересен; возможно, это был его сознательный выбор – пребывать несколько в тени, давая дорогу примадонне и премьеру.

Меццо-сопрано Екатерина Воронцова, примадонна Большого театра, предстала наиболее безукоризненным участником вечера, в исполнении которой впечатляющий артистизм и вокальное совершенство были выявлены максимально и находились в подлинной гармонии. Совсем недавно довелось слышать певицу на финальном туре II Конкурса Хиблы Герзмавы – до него она добралась, исполняя в основном подходящий для своего голоса репертуар (Моцарта, Доницетти, Россини, Оффенбаха), однако на третий тур вынесла арии Чайковского и Гуно, исполнение которых в итоге лишило ее лауреатства. Особенно неудачной оказалась Морозова из «Опричника» Чайковского – в этой экспрессивной «страдальческой» арии не хватало ни фундаментальности нижнего регистра, ни драматического металла, ни общей масштабности посыла; стансы Сафо из оперы Гуно прозвучали гораздо лучше – тонкость их звукописи более подходит дарованию певицы.

Возможно, Екатерина Воронцова таким образом хотела себя попробовать в том репертуаре, в котором в основном не задействована на сцене Большого, где поет преимущественно Моцарта, Россини, Пёрселла, Генделя. Однако вечер в «Зарядье» явно показал, где истинная территория певицы, – ее Россини был обворожителен. Блеск колоратур, сладостное звучание нижнего регистра, уверенные верха, притом весьма ответственные, поскольку певица исполняла не только меццовые, но и сопрановые арии; неоспоримая выразительность пения, его тонкость в плане нюансов, акцентировки, фразировки – все было сделано по высшему классу. Екатерина Воронцова настаивала на том, что ей подвластно все, написанное для женского голоса в скрипичном ключе, и по крайней мере в россиниевском репертуаре эти амбиции не казались завышенными – ее Семирамида и Елена были столь же качественны и интересны, как и Розина с Мелибеей. Море сценического обаяния, естественность и элегантность самоподачи соответствовали избранным образам, а отточенность вокала гарантировала аутентизм в прочтении музыки итальянского гения. 

Фотограф - Татьяна Скипетрова