Преданья старины глубокой

Программа НФОР в «Зарядье» привлекла внимание раритетом – Третьей симфонией Рейнгольда Глиэра «Илья Муромец». Для широкой публики имя этого композитора ассоциируется, прежде всего, с балетом «Медный всадник» и взятым оттуда «Гимном великому городу». Отдельные сочинения (преимущественно вокальные) время от времени звучат в концертах, однако в массе своей творчество Глиэра давно уже воспринимается как морально устаревшее. Это в полной мере относится и к «Илье Муромцу». В симфонии, написанной в период между революцией 1905 года и Первой мировой войной, трудно ощутить дыхание предпереломного времени – одни лишь «преданья старины глубокой». Глиэр посвятил свой опус Глазунову, чей дух незримо здесь витает – как, впрочем, и Римского-Корсакова, Бородина, – а в первых частях отчетливо видны следы Вагнера. Любопытно, кстати, что большинство записей этой симфонии сделано зарубежными дирижерами и оркестрами. В СССР к ней обращался, кажется, один лишь Натан Рахлин. В конце 60-х, правда, ее начинал репетировать Евгений Светланов, но до исполнения дело так и не дошло. В нынешнем столетии первым из российских дирижеров за «Илью Муромца» взялся Андрей Аниханов –сначала в Волгограде, затем в Санкт-Петербурге. В Москве же симфония не звучала более тридцати лет. И, слушая ее сегодня, трудно отделаться от мысли, что это – как раз один из тех случаев, когда произведение забыто справедливо. Музыкальный материал не слишком ярок и во многом откровенно вторичен, форма рыхлая, драматургия вялая, а продолжительность при всем том составляет аж около 80 минут. То, что можно Юпитеру – Брукнеру или Малеру, – едва ли простительно композитору второго если не третьего ряда…

Дирижер Арсентий Ткаченко партитуру несколько подсократил, уменьшив протяженность на 10 минут, да и с оркестром, судя по всему, поработал на совесть. Музыканты играли с полной отдачей, Ткаченко всячески старался воодушевить их, а заодно и самого себя. И хотя материал, подобно гире, упорно тянул на дно, все же удалось удержаться на поверхности вод и даже получить вполне заслуженные овации зала. Безусловно, качественная игра одного из лучших наших оркестров может доставить удовольствие и сама по себе. Но всему есть мера, и «морковный кофе» в таких количествах «не зайдет», как его ни готовь…

Тем не менее проверить первоначальное впечатление от записей живым исполнением определенно стоило. Была к тому же и другая причина пойти в тот вечер в «Зарядье»: в первом отделении звучал гениальный Концерт для виолончели с оркестром Эдварда Элгара, наилучшим образом сыгранный Александром Раммом и музыкантами НФОР под управлением Ткаченко.

Думка о наваждении

День спустя в том же зале играл Дмитрий Шишкин. Вообще-то пианисты, как правило, выступают с сольными программами в Малом зале «Зарядья», в Большом же это происходит не слишком часто. Да и не каждому удастся его заполнить. Шишкину удалось примерно на три четверти.

Лет десять назад – во времена первых конкурсных успехов – прежде всего обращали на себя внимание виртуозность и красивый звук пианиста, а вот в плане музыки его игра казалась довольно поверхностной, и ей ощутимо не хватало легато. Нынешний Шишкин ушел далеко вперед. Теперь перед нами – серьезный, тонко чувствующий музыкант.

Среди вершин этого концерта я бы назвал «Думку» Чайковского и семь рахманиновских прелюдий. Также очень хороша была одна из метнеровских «сказок», прозвучавшая на бис, как, впрочем, и прокофьевское «Наваждение». Другие сочинения произвели не столь однозначное впечатление. Шишкин начал свою программу хоральной прелюдией Баха, а затем практически без перерыва сыграл Прелюдию, хорал и фугу Франка. И все бы хорошо, но между двумя композиторами почти не ощущалось различий. По большей части удались пианисту Вторые сонаты Скрябина и Прокофьева, однако и в том, и в другом случае, как показалось, немного недоставало целостности. Впрочем, выверенная и детально проработанная интерпретация, чеканная фразировка – это, похоже, не совсем про него. Скорее стоило бы говорить о некоторой спонтанности, импровизационности. При отсутствии яркой индивидуальности эти качества могли бы восприниматься как недостаток, но у Шишкина она безусловно имеется. И очень любопытно будет наблюдать за его дальнейшим развитием.

Два лика листомании

Пианистку Елену Дроздову я прежде не слышал и давно собирался исправить это упущение, побуждаемый к тому в числе прочего лестными отзывами нескольких крупных музыкантов. Случай, наконец, представился: в Музее Скрябина Дроздова вместе с Петром Авериным предложила программу «Листомания». Каждый играл по отделению, включавшему несколько венгерских рапсодий и трансцендентных этюдов, по одному «Утешению» и некоторые другие пьесы.

Первым выступал Аверин, с первых же нот обрушив на зал мощный поток fortissimo. Ни о каких pianissimo, piano и даже mezzo piano тут и речи не было – лишь изредка возникавшее mezzo forte позволяло слуху хоть немного передохнуть. При этом пианист демонстрировал техническую уверенность, а сквозь звуковую агрессию порой все же пробивался какой-то намек на характер музыки. Но, помимо чрезмерной громкости, были еще и столь же чрезмерно ускоренные темпы. О фразировке, оттенках и тем более о таких категориях, как глубина, тонкость и прочих подобных, говорить при этом явно не приходилось. Охотно верю, что так было не всегда. В молодые годы, когда пианист выигрывал конкурсы, находясь под постоянным присмотром педагога (как и Дроздова, он – ученик Владимира Троппа), дело, наверное, обстояло иначе. Но затем Аверин, похоже, подутратил самоконтроль, оглушая себя и других зашкаливающим количеством децибел. Чуть-чуть перефразируя знаменитые ремарки Листа: очень громко, громко, как только возможно, еще громче…

У Елены Дроздовой, впрочем, тоже порой встречаются некоторые злоупотребления forte и fortissimo, но она к ним приходит в процессе, а не прямо с них начинает. И если pianissimo у нее услышишь нечасто, то чистое piano и тем более mezzo piano звучат постоянно. Темперамента – не меньше, чем у Аверина, но пианистка все же не позволяет ему собой рулить. И техника у нее богаче и разнообразнее. Присутствует в ее игре и тонкость, что она и продемонстрировала в «Утешении» №3, «Грезах любви», трансцендентном этюде «Воспоминание». Словом, Дроздова – не только одаренный виртуоз, каковым особенно наглядно явила себя в «Венгерской рапсодии» №2 (версия Горовица), но и настоящий музыкант, пусть во многом и стихийного типа. И в ее случае вернее было бы говорить не о продуманных интерпретациях, но, скорее, о музыкантском инстинкте, позволяющем почувствовать и передать дух и настроение того или иного сочинения. Слушать эту пианистку, безусловно, стоит, хотя, возможно, и не во всяком репертуаре (могу предположить, что наряду с Листом ей прекрасно удаются Шопен и Шуман, которых она также регулярно играет, а вот, например, сонаты Бетховена в ее исполнении представить себе довольно затруднительно). И лучше бы, конечно, в единственном числе…

Со-творение «Сотворения»

Исполнение «Сотворения мира» – opus magnum Гайдна – уже по факту событие экстраординарное. С начала нынешнего тысячелетия этот шедевр звучал в российской столице лишь считанные разы, а в Московской филармонии появлялся без малого десять лет назад, когда его исполнял РНО под управлением Михаила Плетнева. Ныне «Сотворение» представил Филипп Чижевский, объединив усилия двух коллективов – ГАКОР и Questa Musica.

В своей гениальной оратории Гайдн не только встал вровень с Генделем, чей «Мессия» во многом подвиг его обратиться к библейскому сюжету, но в чем-то и предвосхитил позднего Бетховена (Девятую симфонию, в какой-то мере также «Торжественную мессу»). А еще над этим его сочинением буквально витает дух Моцарта: «Сотворение» сотворено спустя семь лет после его смерти, и здесь особенно ощутимо мощное воздействие, какое оказал на Гайдна младший коллега. Иные страницы оратории вызывают недвусмысленные ассоциации с «Волшебной флейтой». Правда, в отличие от последней, сюжет уж слишком благостен и начисто лишен конфликтности: ни вам змия-искусителя, ни изгнания из рая. Да и чрезмерная апологетика воспринимается современным сознанием не без внутреннего сопротивления: то, что было «сотворено», оказалось на поверку вовсе не столь «хорошо весьма», как мнилось ветхозаветному творцу. Зато сотворенное «папашей Гайдном» вызывает безоговорочное восхищение.

Сказать, что исполнение было совершенным, я бы, пожалуй, не решился: слишком уж «отравлены» уши эталонными записями Арнонкура и Гардинера. Но оно было очень и очень качественным. А о каких-то микроскопических погрешностях, в живом концерте практически неизбежных, не хочется даже и вспоминать.

С солистами сложилось как нельзя лучше. Елене Гвритишвили и Гайдна поет ничуть не хуже, чем Моцарта, в операх которого мы не раз слышали ее в том же зале. Отлично показал себя тенор Борис Степанов, очень достойно – бас-баритон Игорь Подоплелов.

В тот вечер Филипп Чижевский впервые предстал также и в роли худрука ГАКОР (под его руководством, таким образом, оказалось теперь целых три столичных коллектива – своего рода рекорд!). Впрочем, объединение усилий ГАКОР и Questa Musica мы имели возможность наблюдать с начала сезона. В целом взаимная «притирка» проходит успешно. Поговаривают даже о грядущем их организационном слиянии.

***

Кстати, интересное совпадение: у Гайдна ведь есть не только оратория, но и более поздняя месса с тем же названием. И уже в феврале в ММДМ ее исполнят (вместе с двумя его симфониями) наши главные гайдновцы – Musica Viva во главе с Александром Рудиным.