Бетховен и романтики

С именем Бетховена прямо или косвенно связана едва ли не половина концертов, о которых пойдет речь. Один даже был целиком ему посвящен. В рамках филармонического цикла Артема Варгафтика «История одного шедевра» в КЗЧ была исполнена Седьмая симфония, а «довеском» к ней послужила «Победа Веллингтона, или Битва при Виттории». Подобное соседство кого-то могло бы и удивить, но Варгафтик сделал это вовсе не оригинальности ради, а в целях воссоздания исторического контекста. Эти сочинения были написаны в одном и том же году и вместе же тогда впервые и прозвучали. Когда «Битва» непосредственно предшествует симфонии, то сей опус, считающийся, по выражению Варгафтика, «филармоническим курьезом», во многом воспринимается иначе. Пусть и не как «шедевр» – тут ведущий несколько погорячился, но все же…

Михаил Грановский поначалу брался за «Битву» не без сопротивления, считая ее худшим из написанного Бетховеном. Послушав запись Караяна, где использованы настоящие пушки, стреляющие через каждые несколько тактов и тем во многом заглушающие музыку, я был склонен разделить эту точку зрения. Между тем, сам Грановский к моменту концерта, вчитавшись в партитуру и послушав различные записи, мнение свое изменил. И вместе с ГАСО им. Светланова представил это сочинение в весьма выгодном свете. Обошлось, к счастью, без имитации пушечных залпов – вполне хватило больших барабанов и трещоток.

Самое интересное, что и Седьмая симфония – по крайней мере, первая ее часть – в таком соседстве тоже воспринималась иначе. Симфония, которую часто называют «апофеозом танца», что можно считать правомерным лишь применительно к третьей и четвертой частям, в первых двух начала вдруг казаться до какой-то степени продолжением «Битвы при Виттории». Во всяком случае, так это выглядело в интерпретации Грановского, в целом весьма качественной. Даже там, где с дирижером можно было бы поспорить (к примеру, с началом второй части в достаточно бодром темпе), он в итоге оказывался убедителен.

***

Еще одна бетховенская симфония входила в программу концерта Филиппа Селиванова и БСО в «Зарядье». На сей раз – Шестая («Пасторальная»). Симфония эта внешне выглядит предельно ясной, едва ли даже не простой, но кажущаяся простота нисколько не облегчает задачу интерпретатора. К простоте здесь надо еще прийти, погрузившись всеми фибрами в эту атмосферу и найдя верную интонацию, дабы не соскользнуть ни в сентиментальное умиление, ни в пресное однообразие. Селиванову, едва ли не впервые взявшемуся за Бетховена (по крайней мере, в Москве), вполне удалось прочувствовать дух и вкус всей этой буколической идиллии. Звучание оркестра под его руками по мере необходимости становилось то мягким и певучим, то бодрым и энергичным, а то даже и экстатичным. Может быть, каким-то эпизодам немного недоставало разнообразия оттенков, но, так или иначе, для первого раза это было более чем хорошо.

Бетховену предшествовал Мендельсон с увертюрой «Гебриды, или Фингалова пещера» и Концертом для скрипки с оркестром. В последнем солировал Гайк Казазян, сыгравший его достаточно виртуозно, красивым звуком. Увертюру «Гебриды» Селиванов продирижировал ярко, темпераментно и не без тонкости, однако порой казалось, что он вольно или невольно превращает ее в увертюру оперную, «вчитывая» некие непредусмотренные композитором драматические перипетии: музыка здесь носит все же характер скорее изобразительный, а единственное «действующее лицо» – морская пучина…

Слушая эту программу, нельзя было в который уже раз не посетовать, что столь талантливый дирижер мало востребован на концертной эстраде. В уходящем году это был всего лишь второй его концерт в столице…

***

Бетховен присутствовал и в программе концерта персонального абонементного цикла Петра Лаула в Камерном зале филармонии. Лаул – едва ли не единственный из наших современных пианистов, кто сыграл все 32 бетховенские сонаты и по праву входит в число наиболее авторитетных по ним специалистов. В прошлом сезоне в том же зале он исполнял три последние. В этот раз включил в программу 26-ю («Прощание»). Играл он, как всегда, превосходно, восхитив качеством, но одновременно и удивив некоторыми деталями трактовки, подчас приобретавшей за счет предельного ускорения тех или иных фраз немного игривый характер, Бетховену вроде бы не свойственный. Впрочем, у Лаула это получалось достаточно убедительно.

Без подобных же ускорений не обошлось и в мендельсоновской Фантазии фа-диез минор, также именуемой «Шотландской сонатой», где в итоге возникал крен в сторону чистой виртуозности. А вот Бах («Каприччио на отъезд возлюбленного брата») предстал у Лаула не столько барочником, сколько почти что классиком, прямым предшественником если и не Бетховена, то Гайдна или Моцарта.

Свою нынешнюю программу пианист посвятил теме странствий – добровольных или вынужденных, – ограничив временные рамки эпохой малых скоростей. В первом отделении он проделал путь от барокко и классицизма к романтизму, а второе уже целиком отдал последнему – прежде всего в лице Шуберта. Первый музыкальный романтик был представлен фантазией «Скиталец» и несколькими песнями в транскрипциях Листа. В своем комментарии пианист отметил, что фантазия «Скиталец» написана непривычно виртуозно для Шуберта, который даже сам с ней не справился при первом публичном исполнении. Лаулу подобная виртуозность далась без большого труда, и это был, пожалуй, наиболее яркий номер программы. Та же виртуозность отличала и сыгранную на бис Песню прях из «Летучего голландца» Вагнера – Листа. Зато в песнях Шуберта – «Приют», «Водный поток» и других – он в полной мере раскрыл заключенный в них подспудный трагизм, едва ли не впервые в этой программе продемонстрировав нам глубокое сопереживание и душевное волнение.

Юбилей в молодежном окружении

Еще один концерт с именем Бетховена связан исключительно местом своего проведения – Бетховенским залом Большого театра. Там продолжается цикл «Антология русского классического романса» с участием солистов Молодежной программы. Декабрьские концерты были посвящены юбилею выдающегося педагога-концертмейстера Любови Орфеновой. Юбилярша сама эту программу составляла, сама ее вела, а также аккомпанировала некоторым из участников. Называлась программа «Александр Глазунов и его современники». Наименее очевидными фигурами в ней я бы назвал Ипполитова-Иванова и Направника. Наиболее интересными – Калинникова, Лядова, Мосолова, Рославца. Ну и, в общем-то, самого Глазунова.

Из восемнадцати участников нынешнего состава Молодежной программы в вечере участвовали пятнадцать. Большинство из них я слушал впервые. Попадались как весьма одаренные и многообещающие, так и куда менее интересные, но откровенно слабых не было. Среди потенциальных звезд я бы назвал, прежде всего, баритона Александра Ершова, баса Демьяна Онуфрака и меццо-сопрано Ольгу Глебову (жаль, что на ее долю достался лишь один номер). Рядом достоинств обладает и Роман Коллерт, который в этот вечер и в этом зале звучал как настоящий драматический тенор (хотя в репертуаре у него партии исключительно лирические). Хорошие перспективы имеют и другие тенора – Кирилл Сикора, Игорь Онищенко, Илья Легатов. Из баритонов также произвел хорошее впечатление Аркадий Чайкин.

***

Если говорить о вокальных звездах, то на протяжении той же недели мне довелось присутствовать на выступлениях одной в этом качестве давно уже признанной и двух восходящих, заявляющих о себе в последние годы все более уверенно. В Музее-заповеднике «Царицыно» выступила с сольной программой Альбина Шагимуратова, а в КЗЧ главными украшениями очередной программы цикла «Весь Стравинский» стали Альбина Латипова и Алина Черташ.

Царица вокала в Царицыне

Концерт Шагимуратовой был приурочен к открытию выставки «Город и промысел: встреча в Казани. Традиционное искусство поволжских татар», и в связи с этим, дабы придать особо торжественный характер, его устроили в Таврическом зале. Для вокала там оказалась очень хорошая акустика. Может быть, даже слишком хорошая, учитывая крупный и объемный голос Шагимуратовой, который в итоге приобретал порой куда большую силу звучания, чем того требовала преимущественно камерная программа.

Вначале певица исполнила по нескольку романсов Чайковского и Рахманинова. Лучше всего – во всех смыслах – ей удались «Колыбельная песня» Чайковского и «Здесь хорошо» Рахманинова. Затем настал черед произведений татарских композиторов, составивших добрую половину программы. Впечатлили ария Алтынчеч из одноименной оперы Назиба Жиганова, романсы Рустема Яхина – в последние певица вложила столько экспрессии, что и они воспринимались почти как оперные арии. На бис прозвучали «Неаполитанская тарантелла» Россини, песня Куртиса «Не забывай меня», а напоследок еще и татарская народная песня.

В этот вечер в ансамбле с Шагимуратовой «дебютировал» Александр Гиндин, и у них сложился прекрасный дуэт. Дополнительную изюминку концерту придали и неожиданные импровизации пианиста в бисовых номерах. Гиндин также отлично сыграл две прелюдии и этюд-картину Рахманинова. Правда, вот рояль (Boston) мог бы быть и получше.

Гиндин в стенах музея-усадьбы выступал уже не раз, Шагимуратова же пела здесь впервые. Да и певцов такого класса эти стены пока еще не слышали. Кто-то, возможно, вспомнит гала-концерты летнего фестиваля в Царицыне с участием той же Шагимуратовой и еще нескольких певцов звездного уровня, но то ведь были опер-эйры, вне дворцовых стен.

Алина и Альбина

Концерт авторского цикла Ярослава Тимофеева «Весь Стравинский» в КЗЧ был посвящен главным образом камерным сочинениям, созданным в период с 1913 по 1924 годы. При этом многие из них исполнялись не оригинальным инструментальным составом, а в фортепианных транскрипциях. Тимофеев сравнил это с черно-белыми копиями цветных оригиналов, но о причинах такого решения не обмолвился (хотя, наверное, можно и догадаться: чем меньше участников, тем меньше и себестоимость концерта).

Центральными фигурами здесь стали Алина Черташ и Альбина Латипова. Обе покоряли и красивыми голосами, и качественным вокалом, и музыкальной выразительностью. Все же по части артистизма у Черташ было явное преимущество, особенно проявившееся в «Колыбельных песнях кота». Впрочем, Черташ я бы вообще назвал одной из самых индивидуально ярких певиц нашей сегодняшней сцены. Обе исполнили ряд малоизвестных вокальных циклов, один из них даже вдвоем. Кстати, именно он и прозвучал в «полноцветной» версии: певицам аккомпанировало трио в своеобразном составе – флейта (Олёна Безносикова-Полторацкая), арфа (Татьяна Емельянова) и гитара (Сергей Гуделёв). Поскольку у Латиповой было существенно меньше номеров, чем у Черташ, она спела сверх программы песенку Параши из «Мавры».

Инструментальная часть вечера была представлена в первую очередь пианистом Алексеем Мельниковым, принимавшим участие в большинстве номеров. Помимо аккомпанемента певицам, он исполнил еще и такие значительные сольные произведения, как цикл «Пять пальцев», Piano-Rag-Music, Соната и Серенада in A. Сыграно все это было весьма качественно. На территории Стравинского Мельников выглядит гораздо интереснее, нежели в сочинениях классиков и романтиков.

Еще две инструментальные краски – «Три пьесы» для кларнета в исполнении Сергея Елецкого и «Песня без названия» для двух фаготов (Александр Пуленков и Егор Галышев). А в «Колыбельных песнях кота» Алине Черташ аккомпанировали сразу три кларнетиста (к Елецкому присоединились Александр Удалов, малый кларнет, и Василий Чернятин, бас-кларнет).

От мессы к лабиринтам

Среди наиболее значительных событий – программа Филиппа Чижевского и его ансамбля Questa Musica в рамках абонемента «Раннее барокко» в КЗЧ и «роман-симфония» для фортепиано Николая Сидельникова «Лабиринты» в исполнении Юрия Фаворина в «Зарядье». И словно бы специально, чтобы перекинуть мостик через века, Чижевский включил в программу сочинения одного классика 20-го столетия и одного нашего современника.

Название «Раннее барокко» применительно к этой программе выглядит не вполне корректно. К таковому в полной мере можно отнести лишь Грегорио Аллегри, чей мотет Miserere mei, Deus открыл вечер. Карло Джезуальдо да Веноза, скончавшийся в 1613 году, чьи мадригалы составили значительную часть первого отделения, – это, скорее, все же предвестие барокко, а Антонио Лотти (Crucifixus), Бах-отец (Контрапункт №1 из «Искусства фуги») да и Марк-Антуан Шарпантье – барокко зрелое. К тому же программа включала также сочинения XX и даже XXI веков – Lux aeterna Дьёрдя Лигети и Lux aurumque Эрика Уитакера. Все, кроме мессы Шарпантье, исполнялось хоровым ансамблем Questa Musica под управлением Чижевского на исключительно высоком уровне.

Второе отделение было отдано «Полуночной Рождественской мессе» Шарпантье, где к хору присоединились оркестр и солисты из постоянного состава Questa Musica – Дарья Хрисанова Варвара Гансгорье, Анастасия Бондарева, Михаил Нор и Илья Татаков. Все выступили достойно, выделять кого-то особо вряд ли стоит. Чижевский на сей раз расположил солистов не вдоль рампы, а за оркестром, обеспечив таким образом полный с ними контакт. В целом это стало настоящим пиршеством для ушей.

Месса Шарпантье носит во многом светский характер, что лишний раз и подчеркнул в своей трактовке Чижевский, уже не в первый раз обратившийся к сочинениям гениального композитора – младшего современника и конкурента Люлли. Да, в историческом плане он занимает более скромное место, но музыкальным дарованием старшего коллегу, пожалуй, и превосходит. Так что предпочтение, отдаваемое ему Чижевским, вполне понятно. Может, в перспективе он доберется и до какой-нибудь из его опер?

***

В Малом зале «Зарядья» Юрий Фаворин исполнил «Лабиринты» – уже упомянутую «роман-симфонию» Николая Сидельникова. Сочинение имеет вполне определенную программу, базирующуюся на древнегреческой мифологии (в названиях частей встречаем Ариадну, Тезея, Минотавра), и это в полном смысле программная музыка. Один из последних опусов нашего выдающегося композитора знаком немногим. В свое время его сыграл и записал Иван Соколов (кстати, ученик Сидельникова), да еще есть живая запись казанского пианиста Никиты Морозова. Фаворин взялся за «Лабиринты» впервые, став третьим по счету их исполнителем. И явил запредельно высокий уровень интерпретации. Если у его предшественников на записях хронометраж – около 80 минут, то у Фаворина получилось 95. Но интенсивность проживания этой музыки, наполненность каждого мига были таковы, что ощущения затянутости не возникало: огромное полотно слушали, затаив дыхание. «Случайных» людей в заполненном процентов на девяносто зале практически не было, судя по отсутствию даже попыток аплодисментов между частями. И ушли, не досидев до конца, от силы пара человек. Конечно, ключевую роль тут сыграла личность самого пианиста, из чьих рук многие готовы принять программу любой степени сложности. И те же «Лабиринты» в его исполнении хотелось бы услышать еще, и даже не раз.