Достучаться до небес?

Два концерта цикла «Сезон призрачного мира» в «ГЭС-2» должна была бы объединить фигура Бетховена: в первом звучала Пятая симфония, во втором – три последние сонаты. Пятую исполнял ансамбль Questa Musica под управлением Филиппа Чижевского, что, собственно, и привлекало особый интерес к этому вечеру. Актовый зал «ГЭС-2», где и проходят обычно концерты, предоставил бы коллективу прекрасную возможность сыграть самую знаменитую из симфоний в более камерной обстановке, где можно рельефнее подать нюансы дирижерской трактовки. Но в действительности все происходило по иному сценарию. Включенный в программу в порядке диалога с бетховенским шедевром Dies irae Галины Уствольской во многом перетянул одеяло на себя. Судя по всему, именно ради него концерт и решили провести не в Актовом зале, а в огромном вестибюле, где естественная акустика отсутствует как класс. Концерту недаром предпослали название «Сопротивление материалов». Уствольской, впрочем, было вполне комфортно, а вот Бетховен как раз и стал тем самым «сопротивляющимся материалом».

Познакомиться с раритетным опусом Уствольской, да еще и в исполнении Сергея Каспрова и солистов Questa Musica, было чрезвычайно интересно. В том числе и благодаря формату – если и не совсем иммерсивному, то вполне «бродилочному» (публике предлагалось менять точки локации, даже перемещаться с этажа на этаж – только не организованными группами, а в индивидуальном порядке и по собственному усмотрению). Но то, что прекрасно сработало с Уствольской, для Бетховена оказалось не слишком благоприятным. Чижевскому приходилось заботиться не столько о тонкостях, сколько о том, чтобы не потеряться на этих просторах вместе со своими музыкантами, адаптироваться к «электронной акустике». Да, в исполнении присутствовал определенный драйв, встречались темповые и динамические находки, но в целом это было все же не совсем то, чего можно было ожидать от Чижевского и его ансамбля.

***

Зато в другом концерте цикла Бетховен царил безраздельно. Последние сонаты играл Юрий Фаворин, и этим уже многое сказано. Разумеется, не он первый объединил их в одной программе. Просто здесь сошлись воедино «что», «кто» и «как».

Во всех трех сонатах пианист демонстрировал качество исполнения, заставляющее вспомнить лучшие образцы прошлого и настоящего. Ощущалась доскональная проработка вплоть до мельчайших деталей, но вместе с тем и определенная спонтанность. В каждой сонате возникали те или иные неожиданные элементы трактовки, не нарушавшие, однако, целостности формы и общей логики. Но все же главным моментом истины я бы назвал 32-ю. Это была именно такая 32-я, какой ее себе представляешь в идеале, до которого почти всегда хоть в чем-то да не дотягивают. Фаворин играл ее с такой мерой погружения-проживания, какую и вообще-то в наши дни встретишь нечасто. Порой даже начинало казаться, что сам дух Бетховена воплощает себя через его посредство. Рискну сказать: это было конгениально, да и просто – гениально. Тут уж ничего не убавить и не прибавить.

Вот и вступительное слово Ярослава Тимофеева (он вел также и предыдущий концерт) в данном случае ничего не прибавило. Похоже, что Бетховен – не совсем его «чашка чая». Да, Тимофеев умеет эффектно подать любой материал. Только если о музыке хотя бы относительно современной он может говорить часами, и это будет крайне интересно, то с классиками так получается далеко не всегда. И как-то даже обидно было слышать из уст нашего «нового Соллертинского» красиво упакованные общие места про «от мрака к свету» и «рай». Последнее, впрочем, выглядело как установка куратора цикла: «подогнать» бетховенскую триаду под заранее данное этому вечеру название «Пролог на небесах». Что ж, Бетховену не привыкать: в советские времена его усиленно подгоняли к революционной теме, теперь вот пытаются подогнать к религиозной – притом что взаимоотношения с обеими у него были по меньшей мере неоднозначными…

На все три сонаты Тимофееву хватило неполных 10 минут. И насколько же содержательнее было его выступление в первой части предыдущего вечера, посвященной Уствольской. Не говоря уже о его фирменных циклах в Московской филармонии – «Весь Стравинский» и «Вещь в себе». Последний на данный момент концерт этого цикла проходил в КЗЧ на той же неделе.

Барокко и русские «бабушки»

На сей раз «вещью в себе» были назначены «Русские сезоны» Леонида Десятникова. Уникальность опуса одного из самых оригинальных современных российских композиторов заключается, прежде всего, в парадоксальном сочетании на первый взгляд несочетаемых пластов – барокко и деревенского фольклора. У Десятникова, однако, это получилось очень органично, и в результате родилось одно из лучших его сочинений, которое прекрасно исполнили певица Яна Иванилова, скрипач Даниил Коган и ансамбль Questa Musica под управлением Филиппа Чижевского.

Как уже нередко случалось с «Вещами в себе», предисловие оказалось заметно продолжительнее самого произведения. При этом Тимофеев сделал основной упор именно на фольклорной составляющей, посвятив ей примерно половину лекции. Здесь были и его воспоминания о собственных фольклорных экспедициях, и рассказ о той конкретной «бабушке» – Ольге Сергеевой, чьи попевки во многом и послужили материалом композитору. Фольклорные оригиналы звучали в записи, и тем интереснее было затем наблюдать, как все это преобразилось под рукой Десятникова. Попутно раскрывались связи «Русских сезонов» с «Временами года» Вивальди и даже – с баховскими пассионами. Наверное, фольклорная часть могла бы быть и чуть менее подробной, но в целом после такой вот «настройки» сочинение нашего выдающегося современника казалось уже почти классически ясным.

От Шёнберга до Брукнера

Среди концертов в КЗЧ я бы особо выделил выступление ГАСО РТ под руководством Александра Сладковского в рамках их филармонического абонемента. У этого концерта имелась своя подоплека, сообщавшая ему дополнительное напряжение. Дело в том, что незадолго до этого Сладковский перенес операцию (аппендицит), и в Казани на предшествовавшей неделе во всех концертах его заменял Алексей Рубин. Вот и эту программу коллектив накануне сыграл под его управлением. Казалось бы, в такой ситуации логичнее было бы и в Москве дирижировать Рубину. Но Сладковский посмотрел на ситуацию под другим углом: публика покупала абонемент во многом персонально из-за него, а не только оркестра. И он решил рискнуть, прилетел в Москву, вышел к пульту и, наверное, впервые в своей практике, дирижировал сидя. Последнее, впрочем, нисколько не ослабило эмоционального накала. Конечно, все уже было как следует подготовлено, но у Сладковского, даже и без дополнительных репетиций, многое просто не могло не прозвучать иначе, чем у Рубина: разные темпераменты, индивидуальности, масштабы.

Открыла программу «Просветленная ночь» – ранний романтический шедевр Шёнберга. Отрекшись в зрелые годы от большинства «грехов молодости», композитор сделал исключение именно для «Просветленной ночи», вернувшись к ней позднее и из струнного секстета превратив в симфоническую поэму. Как верно заметил ведущий программу Артем Варгафтик, уважают Шёнберга совсем за другое, а вот любят, прежде всего, как раз за это сочинение. И в таком исполнении, какое мы услышали в КЗЧ, трудно было бы его не полюбить.

Наилучшим образом прозвучал и последовавший затем Тройной концерт Бетховена. Вот только солистам приходилось постоянно оглядываться на дирижера: все-таки играть сегодня с одним, а завтра то же произведение с другим – ситуация не слишком комфортная. Особенно, когда солистов трое. В итоге, однако, все прошло прекрасно. Хороши были Равиль Ислямов и Василий Степанов. Сергей Давыдченко, едва ли не впервые обратившийся к Бетховену, сыграл, может быть, и менее ярко, чем его коллеги, но в целом вполне качественно, достойно вписавшись в ансамбль.

Кульминацией программы мыслилась и действительно стала симфоническая поэма Рихарда Штрауса «Так говорил Заратустра». Здесь во всем блеске проявились не только лучшие качества оркестра, в том числе не в последнюю очередь духовой его группы, но и мощная энергетика самого Сладковского, его мастерство интерпретатора…

***

Спустя неделю с небольшим Сладковский вновь выступал в КЗЧ, но уже не со своим оркестром, а с РНМСО. Особый интерес этой программе сообщала Четвертая симфония Брукнера, чьи сочинения коллектив ранее не играл. (Так уж совпало, что этот концерт проходил в то самое время, когда в «ГЭС-2» Фаворин играл бетховенские сонаты. К счастью, филармония вела трансляцию, оставшуюся доступной и постфактум.)

Сладковский уже доказал, что является сильным игроком на брукнеровском поле, в прошлом сезоне исполнив со своим оркестром в «Зарядье» Девятую симфонию. Теперь он вновь подтвердил это в Четвертой. И здесь особенно важной оказалась его способность как следует подготовить к этому материалу молодых неофитов. В отличие от Малера, с которым музыканты РНМСО полностью освоились лишь на недавней Пятой симфонии, Брукнер у них получился с первого раза. Пусть не совсем без помарок (например, у медных духовых), не носивших, впрочем, сколько-нибудь критического характера. Главное, что это был настоящий Брукнер – по характеру, стилю и звуку. Интерпретация Сладковского была не только убедительной, но и захватывающей, симфония воспринималась на одном дыхании – и это при хронометраже 67 минут!

Приношение Плетнёву

Героями еще одной яркой программы в стенах КЗЧ стали РНО, Александр Рудин, Федор Безносиков и… Михаил Плетнёв. Рудин планировал акцию, связанную с именем основателя коллектива, едва ли не с момента своего назначения на пост художественного руководителя, дабы лишний раз подчеркнуть преемственность. И вот теперь, когда прошло уже два года и Рудин с оркестром прекрасно сработались, настал момент публично воздать честь предшественнику, сыграв мировую премьеру его Сюиты для виолончели с оркестром. Впрочем, и весь концерт можно считать приношением Плетнёву, чья музыка соседствовала с сочинениями главного для него композитора – Чайковского.

В первом отделении Рудин выступал в качестве солиста, а за дирижерским пультом стоял Безносиков. Такой тандем мы за последний год наблюдали неоднократно, и с каждым разом он выглядит все более и более органичным. Для разогрева сыграли Pezzo capriccioso Чайковского, и Рудин показал себя здесь во всем виртуозном блеске. А затем настал черед Сюиты Плетнёва, которую Михаил Васильевич закончил лишь в прошлом году. Поначалу речь шла лишь об отдельных миниатюрах, создававшихся по инициативе Стивена Иссерлиса. Вся же сюита целиком, как единое целое, впервые прозвучала именно теперь в Москве. Сочинение это удивило неожиданной простотой. Здесь то и дело прослушиваются аллюзии на Чайковского, Шостаковича или Прокофьева, а порой даже и на кого-то вроде Кабалевского, Хренникова, Андрея Петрова... Но при определенной вторичности это все же настоящая музыка, а не суррогат. Композиторское дарование Плетнёва, конечно, несопоставимо с пианистическим или дирижерским, но оно, безусловно, присутствует. В этом его опусе есть еще и какая-то обезоруживающая искренность. Рудин и оркестр под управлением Безносикова вложили в исполнение душу, постарались представить сочинение наиболее выгодным образом, и это им удалось. Не говоря о том, что сам по себе этот красивый жест заслуживает уважения.

Во втором отделении Рудин – уже как дирижер – вступил на репертуарную территорию Плетнёва, и это вполне можно было бы назвать состязанием равных. Интерпретация во многом отличалась, но по-своему не менее впечатляла, а качество звучания оркестра нисколько не уступало тому, что было при Плетнёве. Первую симфонию («Зимние грёзы») Чайковского музыканты последний раз играли со своим основателем около десяти лет назад. У Рудина она предстала более динамичной. Если у Плетнёва первая часть («Грёзы зимней дорогой») ассоциировалась с неторопливым движением в повозке с лошадьми, то у Рудина скорее – со стремительно меняющимися пейзажами за окнами «Сапсана». «Угрюмый край, туманный край» (вторая часть) представал не столь уж и угрюмым, а временами и не столь туманным – казалось, где-то даже из-за облаков пробивалось солнце. В целом рудинская трактовка оказалась вполне убедительной. В том числе и потому, что проработана была с оркестром идеально во всех деталях.