Адамс продолжается

«Новая опера» открыла сезон концертным исполнением «Доктора Атома» Джона Адамса, российская премьера которого состоялась в тех же стенах почти два года назад, став событием поистине экстраординарным. Едва ли не самая значительная оперная партитура нового тысячелетия, посвященная, казалось бы, совсем уж неоперной теме (первое испытание атомной бомбы в 1945 году), спустя без малого два десятилетия с момента мировой премьеры выглядит даже еще более актуальной.

Состав, за исключением одного-двух солистов, был практически тот же, что и на прошлогоднем «Крещенском фестивале». Только если тогда дирижеру Федору Леднёву пришлось «запрыгивать» в уже идущий поезд и многое делалось на живую нитку, то теперь все было отработано скрупулезно, и результат оказался еще более впечатляющим. Леднёв, впрочем, уже изначально чувствовал себя в этом материале как рыба в воде, а вот солистам и оркестру с хором потребовалось гораздо больше времени и усилий, чтобы обрести необходимую свободу.

Замечу попутно, что вокальные партии, при всей их сложности, написаны Адамсом с учетом и пониманием возможностей человеческого голоса – что у современных композиторов встречается не столь уж часто, – и певцам есть где себя проявить. В исполнительском касте (во всяком случае, в первом составе, второго я не слышал) вообще нет ни одной неудачной работы. Первое место, конечно же, принадлежит Дмитрию Зуеву – Оппенгеймеру (кстати говоря, единственному солисту, приглашенному в этот проект со стороны). Весьма качественные работы явили также Андрей Борисенко – Генерал Лесли Гровс, Георгий Фараджев – Роберт Уилсон, Екатерина Мирзоянц – Китти, Александра Саульская-Шулятьева – Паскуалита и другие.

Кого-то может смутить подзвучивание певческих голосов, но в данном случае, учитывая достаточно плотный и жесткий адамсовский оркестр, это вполне оправданно: иначе некоторых было бы просто не слышно. При сценическом воплощении, когда оркестр находится в яме да и на сводные репетиции отводится больше времени, без этого можно было бы и обойтись, но для концертного исполнения такой компромисс неизбежен. Тем более что благодаря стараниям звукорежиссеров звучание казалось почти естественным.

Опера Адамса, безусловно, заслуживает постановки, но и без нее производит огромное впечатление. К тому же, некий элемент театральности все-таки присутствовал, включая, например, видеографику. Стоит заметить, что в «Новой опере» (и не только в «Докторе Атоме») в последние годы найден во многом оптимальный формат концертного исполнения. Конечно, это продиктовано отчасти и ограниченностью пространства, но так или иначе вертикальное расположение солистов и хора по обе стороны сцены оказывается более выигрышным даже и чисто визуально, способствуя вместе с тем непрерывному контакту с дирижером, что особенно важно, когда речь идет о сложных партитурах. И солисты, хотя и имели перед собой ноты, не были все же слишком к ним прикованы, интонируя музыкальный и словесный текст с той степенью выразительности, какая в концертах встречается, прямо сказать, нечасто.

Показательно: зал был полон, и после антракта количество слушателей почти не уменьшилось, притом что продолжалось все около трех с половиной часов. Принимали с неподдельным энтузиазмом. Так что – пока и если дойдет дело до постановки – концертное исполнение «Доктора Атома» театру стоило бы повторять каждый сезон.

Густав и Теодор

Теодор Курентзис и MusicAeterna представили в КЗЧ Пятую симфонию Малера. Неделей раньше они исполняли ее на своей территории, в Петербурге, чему предшествовала еще и открытая репетиция, благодаря трансляции оказавшаяся доступной десяткам тысяч людей (и это только число просмотров в VK). Курентзис и прежде устраивал открытые репетиции, но раньше они носили иной характер: публика просто допускалась в зал, имея возможность наблюдать за происходящим, не слыша при этом большей части того, что он говорил оркестру. Здесь же, напротив, все делалось для публики, и обращался Курентзис преимущественно к ней. Смысл этого действа был, как представляется, не в том, чтобы открыть слушателям что-то принципиально новое в малеровской симфонии, но, скорее, в самом процессе, в самих звуках голоса дирижера-кудесника, обладающего для многих еще и некими психотерапевтическими свойствами. Пусть даже какие-то чисто технические моменты, которых он то и дело касался, были понятны не столь уж многим, но главный смысл вырисовывался примерно такой: малеровскую партитуру надо исполнять в полном соответствии со всем в ней написанным, включая мельчайшие детали и подробности, что происходит очень редко, а вот он, Курентзис, намерен быть предельно точным, прочитывая также и то, что содержится между строк. Однако эффект от самого исполнения был все же порожден не столько точностью (которую слушатели в большинстве своем все равно не могли проверить), сколько тем магическим воздействием на музыкантов и на зал, в котором Курентзису сегодня нет равных.

Дело, конечно, не только в магии. Партитура была идеально проработана и сыграна так, что не потерялся, казалось, ни один штрих или акцент, но вместе с тем и с полной душевной вовлеченностью. Курентзису каким-то поразительным образом удается сочетать несочетаемое: выверенность трактовки буквально во всех деталях и вместе с тем – эмоциональный накал высокого напряжения, какой обычно считают спутником спонтанности, когда музыка творится «здесь и сейчас». Однако у Курентзиса присутствовало и ощущение сиюминутности происходящего, чему нисколько не препятствовало точное знание дирижером последующего развития музыкальных событий во всех нюансах.

В отличие, скажем, от его же Шестой или Девятой, далеко не бесспорных по трактовке, здесь, действительно, все казалось точно соответствующим духу, настроению и смыслам малеровской партитуры – явным и не очень. Что касается открытия новых смыслов, то такового, пожалуй, все же не было. Собственно говоря, пространство для тех или иных разночтений имеется в Пятой разве только в Adagietto. Курентзис на упомянутой репетиции-лекции посвятил ему едва ли не половину времени, продемонстрировав два варианта – быстрый, более простой и поверхностный, и медленный, более изощренный и вместе с тем глубокий. И был убедителен в обоих. Но, конечно, второй – по словам самого же Курентзиса, «об одиночестве человека и художника» – произвел куда большее впечатление. Его мы услышали и в концерте. Между прочим, у дирижеров, предпочитающих этот вариант, часто провисает финал. И то сказать: после такого Adagietto кажется довольно искусственным финальный экстаз, вырастающий, однако, из того же музыкального мотива. Но у Курентзиса это получилось как-то очень органично.

Казалось бы, какой может быть бис после малеровской симфонии? Но он все же случился – и не какой-нибудь там антракт к третьему действию «Лоэнгрина», но «Танец семи покрывал» из «Саломеи» Рихарда Штрауса. В этой музыке очень легко пережать, скатиться к вульгарной «цыганщине», но у Курентзиса не проскальзывало даже намека на нечто подобное. Была чувственная экзальтация на краю бездны, а еще – почти физическое ощущение пронзительной и пряной красоты, напоминающее также и об уайльдовском первоисточнике.

Музыкальные семьи и дуэт на троих

В Камерном зале филармонии интереснейшую программу в рамках своего абонемента «Вечера вокальной музыки» исполнили Яна Иванилова и Екатерина Державина. Называлась она «Музыкальные семьи: Роберт Шуман и Клара Вик, Феликс и Фанни Мендельсон». Третьим участником этого концерта стал исторический рояль «Вирт» из коллекции Алексея Ставицкого, в сентябре принимавший участие в концерте в честь юбилея Алексея Любимова в РЗК. В данном случае он оказался особенно в тему: Шуман и Клара Вик, высоко оценив инструменты работы петербургского мастера, приобрели один для себя и впоследствии играли на нем, возможно, и что-то из тех сочинений, что прозвучали в КЗФ.

Особенно любопытно было познакомиться с творчеством Фанни Мендельсон (в замужестве Хензель) и Клары Вик: первая была представлена вокальным циклом «Пять песен», вторая – избранными песнями и Романсом для фортепиано (посвященным Шуману). Прославленные певица и пианистка, совершенно очевидно, были небесталанны и в качестве композиторов, хотя и не слишком оригинальны: обе находились под явным воздействием Шуберта – как, впрочем, на раннем этапе и Феликс с Робертом. Мендельсон был представлен «Песнями без слов» и шестью избранными песнями, Шуман – четырьмя пьесами из фортепианного цикла «Детские сцены» и вокальным циклом «Круг песен».

Иванилова и Державина явили равноправный дуэт больших музыкантов, в котором не было ни «ведущего», ни «ведомого», и никто не пытался утверждаться за счет другого. Все, что прозвучало, исполнено было с абсолютной стилистической точностью, выразительно и проникновенно. Державина была прекрасна и как солистка, и как партнерша, взяв на себя заодно и роль ведущей, весьма артистично зачитывая русский перевод текста каждой последующей песни. Это, безусловно, способствовало лучшему пониманию и восприятию аудиторией неизвестных ей по большей части произведений, но в каком-то смысле оказалось также и палкой о двух концах. Пауза, которую Державина брала, чтобы произнести очередной текст, провоцировала зал на аплодисменты после каждой песни, что было тем досаднее в вокальных циклах, целостность которых таким образом нарушалась…

Но мелочи мелочами, а общее впечатление было очень сильным. В камерном жанре другой такой певицы, как Иванилова, у нас просто нет. Разумеется, имеется ряд удачных опытов известных оперных певиц, в том числе и молодых (к примеру, Альбины Латиповой), но им все же, как правило, не удается совсем уж отрешиться от оперной манеры звукоподачи. Иванилова же, кажется, о звуке как таковом вообще не заботится – хотя красота тембра, природная и благоприобретенная, конечно, никуда не исчезает, – только о самой музыке да о стихах, на нее положенных. По части музыкально-смысловой интонации в пении с ней мало кто сравнится. И, конечно, постоянный творческий союз с пианисткой такого класса, как Державина, много дает замечательной певице.

Этот интереснейший концерт, в котором столь многое напоминало о Шуберте, в числе прочего наводил на мысль о том, как хорошо было бы услышать в их исполнении программу (а лучше – целый абонемент), полностью посвященную его творчеству.

Четырехконечная звезда

А завершил неделю концерт к юбилею Квартета Бородина в том же Камерном зале. Легендарный ансамбль, который знают и ценят во всем музыкальном мире, можно было бы назвать четырехконечной звездой, если бы только само представление о звездности не противоречило природе жанра. Каждый из этих музыкантов – Николай Саченко, Сергей Ломовский, Игорь Найдин, Владимир Бальшин – и сам по себе представляет заметную величину, у каждого есть и собственная сольная карьера, не говоря уже о работе в оркестрах, но прежде всего их имена ассоциируются с Квартетом Бородина, где каждый словно бы «умножается» даже не на четыре, а на четырежды четыре.

Ансамблю, между тем, исполнилось 80, и, конечно, иных давно уж нет. Состав обновлялся неоднократно, и всякий раз, когда это происходило, начинались разговоры, что вот-де теперь это уже не тот Квартет Бородина. Но проходило немного времени, и они затихали, потому что ансамбль отнюдь не терял своих лучших свойств, а что-то еще и приобретал.

Программа юбилейного концерта изначально выглядела более чем привлекательно: Первый квартет Чайковского, Седьмой Бетховена, Три пьесы для струнного квартета Стравинского. И здесь, как говорится, все было лучше. Кстати, квартеты Чайковского и Бетховена имеются в записи предыдущих составов ансамбля, что дает лишнюю возможность убедиться, что с годами и сменой персон он не потерял ни качества, ни собственного лица. Я бы в данном случае особо выделил опус Стравинского, написанный в 1914 году, то есть уже после «Весны священной», в начале его радикально-авангардного периода. Бородинцам удалось найти свой подход к этой музыке, прозвучавшей у них достаточно остро и «колюче», но также и не без определенного благородства. И еще в их исполнении было много драйва, способного завести даже ту часть публики, что не очень-то расположена к музыке 20 столетия.

Перед началом второго отделения музыканты пригласили слушателей на свой концерт, который состоится в ноябре в КЗЧ в рамках авторского цикла Артема Варгафтика «История одного шедевра» и будет посвящен Пятнадцатому квартету Шостаковича (с включением фрагментов четырех предыдущих). Квартет, конечно, жанр камерный, и уютнее всего чувствует себя в соответствующем пространстве. Но бородинцы прекрасно умеют подчинять себе и большое пространство, где играют масштабнее и, я бы сказал, симфоничнее. В случае Шостаковича – наряду с Бетховеном, одним из главных для бородинцев композиторов – это тем уместнее. И предстоящий концерт, несомненно, из числа тех, которые пропускать никак не следует.