Шведский король Густав III, приходившийся, между прочим, двоюродным братом Екатерине II, – один из ярких и необычных властителей Европы. Обожая музыку, в переданном ему матушкой Луизой Ульрикой придворном театре он устроил для себя игрушечный сказочный мир и даже сам принимал участие в спектаклях. В марте 1792 года во время масленичного маскарада в Шведской королевской опере короля убили заговорщики (это трагическое событие стало основой для сюжета оперы «Бал-маскарад»), а его любимое детище в Дроттнингхольме было заброшено и превращено на долгие годы в склад.

Вернуть театр к жизни помог, как часто бывает, случай. В 1921 году шведский историк и театровед Агни Бейер, занимаясь своими изысканиями, попал в здание и с изумлением обнаружил практически полностью сохранившуюся историческую «начинку» – с интерьерами, декорациями и старинной машинерией. После небольшой реставрации в 1922 году в театре снова взвился занавес, а начиная с 1952 года в Дроттнингхольме проходит летний фестиваль, дающий возможность современному человеку окунуться в магию XVIII века. Даже искушенный зритель, попав сегодня под эти своды, начинает ощущать себя в других реалиях. Узкие деревянные лестницы, раскрашенные вручную обои, портьеры, потертые столики и кресла в окружающих зал комнатах, старинные камины с аккуратно разложенными дровами, все создает ощущение того, что жившие больше двух столетий назад сиятельные хозяева дома и их слуги ненадолго вышли и вот-вот вернутся.

Проектировавший и строивший здание в условиях ограниченного бюджета архитектор Карл Фредерик Аделькранц для того, чтобы входящий в театр человек не заподозрил королевский двор в бедности, вместо золота и мрамора сделал «обманки» из папье-маше и гипса, до сих пор поражающие тонкостью работы. Атмосферу старины усиливают идиллические пейзажи: выйдя из зала, попадаешь в английский парк с вековыми дубами, лужайками и плавающими в пруду лебедями. В 1974 году именно в декорациях Дроттнингхольмского театра Ингмар Бергман снимал свою «Волшебную флейту».

Прошедшим летом Дроттнингхольмский фестиваль представил два спектакля: помимо «Пигамалиона» Ж.-Ф. Рамо, еще и спектакль на основе скомпонованных современным автором Джуро Живковичем сочинений барочных итальянцев – «Родственники из Мантуи».

Приглашение для сценического воплощения «Пигмалиона» эксцентричного Сабуро Тешигавары и его труппы «Карас» стало интересным решением, позволившим взглянуть на древнегреческий миф о любви глазами человека восточной культуры. Партитура «Пигмалиона», написанная Рамо в 1748 году за неделю, стала первой оперной версией знаменитой истории о скульпторе и сотворенной им статуе, оживленной Венерой. Прекрасные мелодии плюс компактность (три персонажа и всего час звучания) сделали эту вещь притягательной для современных барочников. (В 2014 году «Пигмалион» Рамо был представлен в Малом зале Петербургской филармонии силами российских и эстонских музыкантов под руководством мастера по барочным танцам Д. Ведерникова.)

Как и полагалось в придворном сочинении, композитор зашифровал в музыке массу намеков и жестов, понятных посвященным. Галантные обороты напоминали танцы эпохи Людовика XIV, цитаты из сюиты «Характеры танцев» Жан-Фере Ребеля подчеркивали связь с традицией.

Поскольку в Дроттнингхольме перед постановщиками стояла задача создать полноценный двухактный спектакль, то Рамо составил пролог к «Пигмалиону» из сочинений своих предшественников. Кроме упомянутых «Характеров танцев», музыкальный руководитель и дирижер небольшого (14 человек) оркестра Витторио Гиельми включил в него несколько камерных пьес любимых Марена Маре и Антуана Форкре, исполнив их на гамбе.

Под ритмы старинных танцев Тешигавара предложил медитативное хореографическое действо, в котором принял участие вместе со своей многолетней партнершей и ассистентом Рихоко Сато. На фоне уходящих вдаль колонн (фирменная картинка дроттнингхольмской сцены) одетые в черные облегающие костюмы, они плавно чертили руками и ногами загадочные иероглифы, не имеющие ничего общего с французской барочной танцевальной традицией и образующие с музыкой ясный контрапункт. Основная динамика танца сводилась к взаимному притяжению и отталкиванию героев, завораживающих своими импульсивно-стремительными или, напротив, нарочито медленными движениями.

Во втором акте – уже собственно в опере Рамо – Тешигавара придумал для вокалистов хореографических двойников, которые, казалось, вели свою линию, интересно пересекающуюся с разыгрываемым сюжетом. Звезда барочной оперы, неоднократно выступавший в Дроттнингхольме шведский тенор Андрес Далин в роли Пигмалиона и норвежская сопрано Сильвия Мои, певшая за ожившую статую, при безупречном вокале игрой больше демонстрировали напряженную статику (выразительная сцена в финале, где Пигмалион на коленях склоняется перед стоящей на постаменте возлюбленной), тогда как их пластические дублеры показывали активную динамику. Два других персонажа – богиня Венера (Керстин Авемо) и тщетно добивающаяся расположения Пигмалиона обиженная девушка Цефиса (Ханна Хусар) стали в концепции Тешигавара символами. В предисловии к спектаклю режиссер видит в образе сотворенной статуи захватывающую сознание человека виртуальную реальность. Страдающая Цефиса предстала отвергнутым естеством, а Венера – демоном-искусителем. В финальной танцевальной сюите на фоне веселящихся «вакханок» Пигмалион лицом к зрителю медленно удаляется вглубь сцены, переходя из волшебного мира барочной оперы в наше время, когда компьютер все чаще вытесняет реальный мир, погружая человека в пространство придуманных образов.

На снимках: Сцена из «Пигмалиона»; в зале Дроттнингхольмского театра