Поговорить с Шостаковичем

Александр Лазарев представил в КЗЧ программу из произведений двух композиторов, между которыми едва ли возможно отыскать точки соприкосновения, – Шостаковича и Брамса. Концерт проходил в рамках филармонического абонемента «Диалоги с Брамсом», но титульный автор несколько потерялся на фоне своего более масштабного и всеохватного «визави».

Брамс был представлен Вторым концертом для фортепиано с оркестром. Лазарев начал его широким мазком, словно бы намереваясь превратить в еще одну симфонию. Брамс, безусловно, его композитор, а Третья симфония, продирижированная им пару месяцев назад в том же зале, стала настоящим откровением. На сей раз подобного не случилось, и, прежде всего, потому, что для этого требовался солист, способный оказаться на одной волне с маэстро. Но Вадим Руденко – крепкий и культурный профессионал – не обладает соответствующей харизмой, как и ярко выраженной индивидуальностью. И концерт Брамса оказался в итоге неким необязательным привеском к главному блюду – Одиннадцатой симфонии («1905 год») Шостаковича.

До сравнительно недавнего времени к этому произведению принято было относиться с предубеждением, не делая особых различий между ним и действительно конъюнктурной Двенадцатой симфонией («1917 год»). В том, что это абсолютно несправедливо, многие смогли убедиться шесть лет назад благодаря Владимиру Юровскому, исполнившему Одиннадцатую со светлановским ГАСО, предварительно расставив все необходимые акценты во вступительном слове. И ныне Александр Лазарев еще раз доказал, что симфония эта – во многих отношениях шедевр.

Вопреки проявившемуся у маэстро в последние десятилетия пристрастию к крупному штриху, в его интерпретации Одиннадцатой симфонии присутствовал широчайший спектр динамических оттенков. При этом все нарастания, все кульминации были тщательно подготовлены. Кроме того, Лазарев, чье вдохновение порой уносит его и слушателей в неведомые дали, на сей раз целиком и полностью следовал в русле авторской драматургии. В первой части («Дворцовая площадь») слушатели почти физически ощущали постепенно сгущающуюся предгрозовую атмосферу, внутренние содрогания вулкана, вот-вот готового извергнуть лаву. Слышался, казалось, даже лязг оружия, которое скоро будет пущено в ход… Во второй части («9 января»), где накопившееся напряжение выплеснется наружу, а мирное шествие утопят в крови, маэстро, как и в двух последующих, не позволял себе никаких перехлестов, отнюдь не будучи в то же время эмоционально нейтральным. Пафоса тоже хватало, но – в меру. И главное послание композитора – насилие, как бумеранг, за каждым «кровавым воскресеньем» рано или поздно следуют события, подобные тем, что произошли в 1917–18 годах, – считывалось четко и внятно.

Зал оценил это в полной мере – как, впрочем, и качество игры РНМСО, – устроив по окончании симфонии такие овации, какие нечасто услышишь после произведений, не относящихся к разряду классических хитов.

А вот заявленного в названии цикла диалога так и не возникло: Шостаковичу требуются совсем иные собеседники. Такие, например, как Малер. Или – Рахманинов, диалог с которым состоялся на той же неделе уже в камерном формате.

***

Ансамбль в составе Федор Безносиков (скрипка), Арсений Безносиков (виолончель) и Даниил Саямов (фортепиано) исполнил в галерее Нико Трио №1 и №2 Шостаковича и «Элегическое трио» №2 Рахманинова. Двадцатилетний Рахманинов назвал свое трио «Памяти великого художника», имея в виду Чайковского, у которого в свою очередь есть трио с аналогичным названием, посвященное Николаю Рубинштейну. Таким образом сам Рахманинов вступил здесь в диалог со своим учителем и кумиром. Шостакович, чье музыкантское становление совпало с расцветом рахманиновского творчества, не мог не испытать на себе его воздействия. Свое второе трио, написанное в годы Великой Отечественной войны, он посвятил памяти безвременно ушедшего друга, блистательного музыковеда-просветителя Ивана Соллертинского. Два трио, посвященные памяти конкретных людей и встретившиеся в одной программе, – здесь диалог просто не мог не возникнуть. А вот юношеское трио Шостаковича, написанное в шестнадцатилетнем возрасте, могло бы вступить в диалог, скорее, не с Рахманиновым, а, например, с Брукнером и австро-немецким романтизмом в целом.

Играть в ансамбле – задача более сложная и менее благодарная, нежели выступать сольно. Нарциссы, вступая на эту территорию, рискуют потерпеть фиаско, зато по-настоящему серьезные и глубокие музыканты получают новые возможности для саморазвития. Наилучшие результаты получаются, когда каждый из участников ансамбля – личность, и все они способны полноценно взаимодействовать. В данном случае это было налицо. Музыканты прекрасно сыграли все трио, и можно только поприветствовать рождение нового камерного ансамбля. (Впрочем, дуэтом братья Безносиковы не раз играли и прежде, да и в трио также принимали участие.)

Федор Безносиков, о чьих дирижерских достижениях в этом сезоне мне доводилось писать не раз, интересен и состоятелен также и в своей первой ипостаси. А в этот вечер появилась и третья: он выступил еще и в роли ведущего, представив слушателям программу и свои соображения по ее поводу.

Звезды XXI века

На минувшей неделе в КЗЧ прошел концерт многолетнего филармонического цикла «Звезды XXI века». Главным героем был, несомненно, Даниил Коган, блистательно сыгравший Первый концерт для скрипки с оркестром Прокофьева. По части упоения звуком как таковым его можно сравнить с молодым Спиваковым, которого в те годы нередко упрекали в чрезмерном гедонизме. То же можно было бы отнести и к Когану, чью исполнительскую манеру лучше всего охарактеризовать, как «скрипичное бельканто». Коган все играет изумительно красиво и чувственно, с великолепной техникой, но порой складывается ощущение, что музыка как бы отступает на второй план, тогда как на первом – собственно инструмент и взаимоотношения с ним, самые что ни на есть интимные…

Неоднозначное впечатление осталось от выступления Евы Геворгян, в чьем исполнении прозвучал Первый концерт для фортепиано с оркестром Чайковского. Сыграла она его не без драйва, но несколько по-ученически, без глубокого проникновения и попытки осмыслить произведение в целом. И хотя с Первым концертом в финале Геворгян стала в прошлом году одним из лауреатов Конкурса Чайковского, складывается ощущение, что молодая пианистка (за несколько дней до этого концерта отметившая свое 20-летие) еще не вполне доросла до таких произведений. Вот сыгранное на бис «Па-де-де» из «Щелкунчика» удалось ей не в пример больше. Геворгян, несомненно, талантлива, но позиционировать ее как звезду пока преждевременно…

Молодым солистам в этот вечер аккомпанировал Академический симфонический оркестр Московской филармонии, которым дирижировал Алексей Рубин. Под его управлением также прозвучали фрагменты из прокофьевской «Золушки», продирижированные и сыгранные вполне качественно, хотя некоторым эпизодам немного не хватало ритмической остроты, а лирическим сценам – щемящей проникновенности…

***

Юрию Фаворину, чей сольный концерт прошел в БЗК, также не раз доводилось выступать под этой рубрикой, однако слово «звезда» с ним не слишком ассоциируется. «Звезда» – это что-то яркое и блестящее, мелькающее на телеэкранах и рекламных баннерах, но вовсе не обязательно серьезное и глубокое. Рихтера, Гилельса, Ойстраха, Ростроповича звездами не называли – они были выше этого. Вот и Фаворин – прежде всего, большой музыкант и художник, интересная и самобытная личность.

Есть прекрасные пианисты, которым не показано играть с оркестром. Есть пианисты, неплохо выступающие с оркестром, но совершенно неинтересные в сольных программах. К Фаворину ни то, ни другое не относится. Он хорош во всех ипостасях. И все же именно клавирабенд позволяет ему в полной мере раскрыть свое музыкантское нутро, дает максимальную степень свободы, когда есть только он и рояль – не считая, разумеется, публики.

Программу первого отделения Фаворин составил из произведений не то чтобы непопулярных, но по крайней мере незаигранных. В начале прозвучала Соната фа минор (op. 13, №6) Муцио Клементи. Старший современник Моцарта, переживший не только его, но даже и Бетховена, Клементи по праву считается одним из основоположников сонаты в классическом понимании. Сонаты Клементи оказали значительное влияние на Бетховена, который без них, возможно, и не сделал бы этот жанр одним из ведущих в своем творчестве. Однако Клементи ценен отнюдь не только своими историческими заслугами. Его Соната фа минор – настоящий шедевр. Фаворин ее еще вдобавок утончил и углубил до такой степени, что она показалась нисколько не уступающей лучшим моцартовским и многим бетховенским. Прекрасно прозвучали и «Утренние песни» Шумана, хотя их соседство с сонатой Клементи не назовешь совсем уж бесспорным. С точки зрения исторической перспективы куда логичнее бы выглядело сочетание с Бетховеном или, например, с Шубертом, еще во многом опиравшимся на классицизм, тогда как Шуман – это уже чистый романтизм. Но у Фаворина были, очевидно, другие соображения на сей счет.

Второе отделение пианист целиком посвятил Рахманинову. Сначала прозвучал Этюд-картина №7, затем – Соната №1, а на бис – еще два этюда-картины. И Фаворин вновь убедил, что ему подвластно все. Первую сонату двумя месяцами ранее довелось слышать в ультраромантической интерпретации Александра Кашпурина, эмоционально захватывающей и вместе с тем очень театральной. У Фаворина эта соната оказалась в какой-то мере «вещью в себе». В отличие от Кашпурина, его, похоже, особо не занимала «фаустовская» программа (самим композитором в итоге так и не опубликованная), и он явно имел в виду что-то более для себя близкое, связанное, скорее, не с далеким прошлым, а с настоящим. Мы чувствовали глубину содержания, вкладываемого пианистом, возможно, даже на каком-то подсознательном уровне, но едва ли смогли бы сформулировать, о чем именно была его интерпретация, не ставшая, впрочем, оттого менее впечатляющей. Фаворин в принципе – музыкант более закрытого типа, и его индивидуальность никак не желает укладываться в прокрустово ложе четких определений. Среди наших современных пианистов он – один из самых загадочных. На том пока и остановимся.