С клавирабендами выступили три пианиста, представляющие разные поколения (20+, 30+ и 40+). Все – талантливые музыканты с ярко выраженными индивидуальными чертами. Впрочем, у самого молодого из них, 23-летнего Александра Ключко, черты эти, кажется, еще не приобрели законченного характера, и он способен поражать в том числе и своей непредсказуемостью.

Многоликий Рахманинов и немного Шопена

В Малом зале консерватории Ключко исполнил программу из сочинений Шопена и Рахманинова, и перед нами словно бы предстали два разных пианиста. Все четыре шопеновских ноктюрна (op. 62 и 48) были сыграны качественно, но только во втором, ми-мажорном, в полной мере присутствовало искреннее, живое чувство. Andante Spianato (op. 22) прозвучало немного суховато, зато «Блестящий полонез» был и вправду блестящим. И вот – второе, рахманиновское отделение. В «Пьесах-фантазиях» (op. 3) сразу же ощущалась эмоциональная вовлеченность пианиста, как оказалось, отнюдь не чуждого проявлений сильных чувств, подчас весьма и весьма бурных. Апофеозом стала Вторая соната, сыгранная во многом в духе неистово романтического «штурм-унд-дранга». У Ключко вдруг пробудился вулканический темперамент, который он и обрушил с мощью молодого Мацуева. И не только в третьей части, превратившейся в подобие «Революционного этюда», но также и в первой, и даже местами в элегической второй. Нельзя, однако, не признать, что это было весьма впечатляюще, да и не то чтобы совсем уж поперек автора. Только то, что у Рахманинова присутствует как бы подспудно, лишь временами выплескиваясь на поверхность, у Ключко стало доминирующим, а всякого рода рефлексии отодвинулись на второй план.

***

Совсем другого – более «идеального» – Рахманинова мы услышали в Малом зале «Зарядья» у Анны Цыбулёвой. Программа была целиком посвящена его творчеству и, наряду с Десятью прелюдиями (op. 23), включала в себя значительную часть того, что играл Ключко, поэтому некоторые сравнения неизбежны.

Взять хотя бы ту же Вторую сонату. Ключко играл ее с сильным пафосом, импульсивно и нервно, ошеломляя напором и накалом страстей, в итоге так и не находящих разрешения. Порой казалось, что пианист вложил в нее свои эмоции по поводу всего происходящего сегодня вокруг нас. У Цыбулёвой же не наблюдалось никаких попыток глобализовать музыкальные события, выйти за пределы собственно музыки. У нее в полной мере убедительно и впечатляюще прозвучали и не чуждые драматизма рефлексии первой части, и лирические откровения, перетекающие в тревожные предчувствия – второй, и экстаз – скорее, творческий, но не без чувственного оттенка – третьей. В целом ее трактовка получилась более гармоничной.

В каждой из Десяти прелюдий присутствовало точно найденное настроение, что, впрочем, можно сказать и про остальные номера программы. Цыбулёва владеет всей палитрой нюансов – от нежнейшего piano до мощного forte, – равно как и всей палитрой эмоций, выражаемых с помощью музыки, притом что светлые и лирические чувства ей, как представляется, гораздо ближе, нежели трагические переживания.

Кстати, и здесь не обошлось без Шопена: на бис Цыбулёва сыграла Ноктюрн №20 до-диез минор (B. 49). Сыграла столь тонко и проникновенно, что очень захотелось услышать у нее в каком-нибудь не слишком отдаленном будущем и целую шопеновскую программу.

Бетховен: три сонаты и одна симфония

В Камерном зале филармонии сыграл три последние сонаты Бетховена Петр Лаул, сопроводив их комментарием, что для большинства слушателей оказалось явно нелишним. Впрочем, и знатокам тоже было над чем подумать. Лаул – один из немногих современных наших пианистов, на чьем счету – исполнение всех бетховенских сонат. И ему есть что сказать по поводу каждой не только на вербальном уровне. Исполнение сонат было очень качественным, четко выстроенным по форме, продуманным во всех деталях. Не возникало сомнения, что это именно его трактовки, ни у кого не позаимствованные, выношенные, проработанные. Сказанное не означает, что отдельные моменты не могли бы показаться спорными. Например, в 30-й сонате темпы подчас выглядели немного «захлебывающимися», напоминая Бетховена периода «Патетической». Но все это тем не менее выглядело логичным в рамках предложенных пианистом интерпретаций, в целом отнюдь не претендующих на какой-то особый радикализм (одним из ярких примеров последнего – если брать только наших современников – я бы назвал «Лунную» сонату в исполнении Андрея Коробейникова). Наиболее убедительной от начала и до конца, на мой взгляд, стала 31-я соната. В 32-й особенно хороша была первая часть. Вторая тоже по-своему впечатляла, но ей все же, как показалось, немного не хватало внутренней цельности, каковой, впрочем, удается здесь достичь не столь уж многим даже из числа самых знаменитых исполнителей прошлого и настоящего.

***

Продолжением бетховенской, а отчасти и фортепианной темы стал дневной концерт в БЗК. Здесь привлекало, с одной стороны, имя усердно раскручиваемого вундеркинда Льва Бакирова, а с другой – возможность услышать вживую столь редко звучащую Четвертую симфонию Бетховена под управлением Анатолия Левина.

Бакиров исполнял не что-нибудь, но Второй концерт Шостаковича. Сомнения относительно того, что в 13 лет, мягко говоря, преждевременно браться за такие произведения, частично оправдались. Все было сыграно весьма бойко, но вот дух и характер музыки юному дарованию удалось передать в лучшем случае наполовину. Первая часть и финал предполагают все же не подростковое озорство, но юношеский задор (этот концерт – своего рода музыкальный портрет 19-летнего Максима, для которого Шостакович его и написал), а уж высокая лирика второй части и подавно не для детского сознания. Бакиров играл аккуратно и вроде бы даже не без какого-то чувства, но довольно поверхностно, на коротком дыхании. 

Того, чему довелось стать свидетелем во втором отделении, честно говоря, я даже и не ожидал. Анатолий Левин – очень хороший дирижер, однако его консерваторский Концертный симфонический оркестр отнюдь не принадлежит к числу лучших столичных коллективов. Но то, что я услышал, не вписывалось в рамки прежних представлений. С одной стороны, это была поистине выдающаяся, совершенная интерпретация одной из моих любимых бетховенских симфоний. Все было идеально выстроено по форме, динамике и штрихам, но вместе с тем музыкальное действо происходило здесь и сейчас. Это был какой-то сплошной полет на крыльях музыки и вдохновения.

…Зайдя после концерта поздравить маэстро, я застал его в чувствах, весьма далеких от творческого удовлетворения. Оказывается, один из музыкантов проигнорировал указанное дирижером замедление темпа (судя по всему, дальнейшая его судьба будет плачевной). Должен, однако, сказать, что это никак не отразилось на общем результате, да, наверное, и замечено было лишь частью оркестрантов. Другой бы, возможно, махнул рукой, но Левин – человек с обостренной музыкальной совестью.

Пьянящий Берлиоз и унылый Брамс

Весьма востребованный у нас в этом сезоне молодой французский дирижер Клеман Нонсьё выступил со светлановским ГАСО. В программе были «Фантастическая симфония» Берлиоза и Скрипичный концерт Брамса. Не было ни малейших сомнений, что симфония у него получится, а вот в связи с Брамсом возникали предчувствия иного рода. И в этом случае все ожидания оправдались – как радужные, так и не очень.

Сразу стоит заметить, что среди французских музыкантов редко кому по-настоящему удается немецкая музыка (как, впрочем, и наоборот). Эти две культуры в той или иной мере всегда противостояли друг другу. Среди выдающихся французских дирижеров более или менее регулярно и успешно занимался немецкой музыкой разве только Пьер Булез (и то лишь начиная с Вагнера). Так или иначе, но Брамс у Нонсьё откровенно не пошел, и первое отделение навевало тоску. Дело, впрочем, не только в дирижере, но и в солисте. Павел Милюков играл технически уверенно и не без темперамента, но все ограничивалось внешней стороной, не затрагивая душу слушателя. Да и непосредственно звук у скрипача в этот вечер был слишком резок, не доставляя особого удовольствия даже и сам по себе. Какой контраст с игравшей на следующий вечер в том же зале Еленой Тарасян! Впрочем, не будем забегать вперед.

«Фантастическая» предстала у Нонсьё не то чтобы уж совсем совершенной по форме и во всех деталях проработанной по интерпретации. Многое явно выглядело спонтанным. Но сколько же во всем этом было жизни, свежести, пьянящего аромата, как точно передавалась музыкальная атмосфера симфонии, сколько новых, неожиданных штрихов, акцентов и даже тембровых находок мы услышали! На этом фоне не столь уж и важным казалось, что не всегда соблюдалась темпоритмическая логика, что вылезали подчас отдельные инструменты и группы, выдавая недостаточную срепетированность. Все это меркло перед ощущением яркого музыкального события.

Симфонические метаморфозы и волшебная скрипка

Александр Сладковский и ГАСО Республики Татарстан дали в КЗЧ последний в этом сезоне концерт своего персонального филармонического абонемента. В афише стояли имена Пауля Хиндемита, Белы Бартока и Макса Бруха – чтобы играть такую программу не в полупустом зале, нужно иметь большой кредит доверия у публики. У этого коллектива и его лидера таковой имеется. И это оказался один из их самых удачных московских концертов в нынешнем сезоне (наряду с прокофьевским).

Открывшие вечер «Симфонические метаморфозы тем К.М. фон Вебера» Хиндемита – сочинение яркое, изысканное, временами несколько агрессивное. Бесполезно искать в нем знакомые мотивы. По словам ведущего вечера Артема Варгафтика, собственно веберовская тема там одна-единственная, да и та не относится к известным сочинениям композитора. Зато относятся к теме, связанной с принцессой Турандот (Вебер некогда писал музыку к спектаклю по одноименной фьябе Карло Гоцци), и это во многом объясняет характер сочинения. Сладковский представил это произведение, как и завершивший программу Концерт для оркестра Бартока, на высочайшем уровне: все было безупречно выстроено и отшлифовано, однако и живой пульс не ослабевал ни на миг. С блеском исполнили и еще один раритет на бис – марш из оперы Золтана Кодаи «Хари Янош».

А все-таки самым ярким событием я бы назвал Первый скрипичный концерт Бруха – произведение достаточно популярное, хотя до шедевра все-таки не дотягивающее. Оркестр и здесь был на высоте, но главной героиней стала Елена Таросян. Звук такой дивной красоты, наполненной душевным теплом и тонким ощущением музыки, у наших скрипачей услышишь нечасто (что было особенно легко оценить после технично-бездушной и пустой игры Милюкова предыдущим вечером). Елена Таросян – еще одно открытие последнего Конкурса Чайковского (наряду с Равилем Ислямовым). Впрочем, она и до этого успела завоевать массу конкурсных наград, в том числе несколько Гран-при. То, как она сыграла концерт Бруха, может соперничать со сколь угодно знаменитыми его исполнениями. А сыгранный на бис Каприс ми-бемоль мажор Генрика Венявского довершил процесс покорения сердец публики.

Брукнер с плюсом

В «Новой опере» продолжается цикл концертов под титлом «Брукнер+». На этот раз «плюс» по объему оказался едва ли не вдвое больше основного предмета. В программу концерта с участием оркестра и хора театра под управлением Федора Леднёва вошли два небольших сочинения титульного героя – «Псалом № 15» (длительностью менее десяти минут) и кантата Helgoland (немногим более двадцати). Оба сочинения написаны Брукнером в последние годы жизни, а кантата вообще является его последним законченным опусом (Девятую симфонию он, как известно, завершить не успел). Оба произведения – несомненные шедевры, и дирижер вместе с оркестром и хором (главный хормейстер Юлия Сенюкова) сумели подать их наилучшим образом. В первом номере хорошо показала себя и солистка Мария Буйносова.

Основным героем вечера стал, однако, мало кому у нас известный Ганс Ротт – композитор с одной из самых трагических среди его собратьев судеб. Мало того, что прожил он всего четверть века, так и из них последние годы провел в доме умалишенных. Роковую роль в судьбе композитора сыграл Брамс, уничижительно отозвавшийся о его Первой симфонии. После этого у Ротта стала развиваться мания преследования (ему, например, мерещилось, что Брамс хочет его убить). Брукнер, чьим учеником был Ротт, высоко ценил его мощное дарование, только-только начинавшее по-настоящему разворачиваться.

В первом отделении прозвучала двухчастная Сюита си-бемоль мажор, написанная в духе барочного кончерто-гроссо. Сочинение довольно любопытное, но, пожалуй, и не более того. Иное дело – Первая симфония, занявшая все второе отделение (у Леднёва длительность составила 50 минут; на записях она звучит дольше). Написанная между двадцатью и двадцатью двумя годами, она обнаруживает экстраординарные дарование и масштаб личности. Да, это во многом подражание Брукнеру и его кумиру Вагнеру, но сквозь него пробивается и собственная индивидуальность. Самое любопытное, что эта симфония уже во многом предвосхищает Малера. То тут, то там можно услышать «обрывки тем» из малеровских Первой, Второй, Пятой симфоний. Только вот свою Первую симфонию Малер сочинил почти десять лет спустя. Но поскольку с Роттом они дружили и даже какое-то время жили в одной комнате, вряд ли можно сомневаться, что с рукописью его симфонии Малер был знаком…

Федор Леднёв не только открыл нам неведомого большинству автора, но и сам по-настоящему увлекся его партитурой. Если, скажем, в великолепной записи Пааво Ярви между произведением и дирижером чувствуется все же некая отстраняющая дистанция, то здесь подобного не было и в помине. Ярви мастерски затушевывает недостатки оркестровки, приглаживает форму. У Леднёва партитура предстает в своем изначальном «растрепанном» виде, зато ее внутренняя мощь ощущается в полной мере. Дирижер испытывал видимый и непритворный экстаз, вызывая его и у музыкантов. Все это производило довольно сильное впечатление и завершилось долго не смолкавшими овациями.

…На 11 мая заявлен следующий концерт цикла «Брукнер+» с Филиппом Чижевским. В программе значится пока одна только Месса №3 фа минор самого Брукнера – без всяких там «плюсов». Но с учетом того обстоятельства, что месса длится около часа, весьма вероятно, что какой-нибудь «плюс» все же появится.