Пришелец из романтической эпохи

Александра Кашпурина, в родном Петербурге успевшего стать культовой фигурой, Москва открыла для себя только в этом сезоне. Первый московский концерт пианиста прошел в октябре, когда меня, к сожалению, не было в городе, но на его февральском сольном концерте, состоявшемся, как и первый, в галерее «Нико», я побывал.

Кашпурин словно бы воскрешает миф о романтическом пианисте XIX века, наиболее ярким олицетворением которого был Лист, – как известно, не только писавший свою, но и «присваивавший» чужую музыку в форме всевозможных фантазий и транскрипций. Кашпурин музыку пока не пишет и транскрипций не создает, но даром «присваивать» наделен в полной мере. То, что он делает за роялем, трудно назвать даже интерпретацией. Может показаться, что он не играет написанное кем-то, а импровизирует у нас на глазах.

Я бы сравнил Кашпурина еще и со знаменитыми актерами-трагиками все того же XIX века: его вполне можно было бы назвать «Мочаловым фортепиано». Для тех, кому это имя ничего не говорит, поясню: речь о том, что Станиславский определял как «искусство переживания» (противопоставляя его «искусству представления»). Но только у пианиста спектр чувств много шире, нежели у актера, воплощающего образ одного конкретного героя.

Все это, конечно, отражается также и в мимике, да и во всем облике пианиста. И перед нами явно – не поза, не искусственно создаваемый имидж. Кашпурин действительно живет в музыке, а она живет в нем. В его игре решительно нет ничего нарочитого, напоказ, и даже когда он выжимает из рояля предельные звучности, это выходит очень органично. Но рояль под его пальцами способен издавать и нежнейшие звуки.

Сыгранные Кашпуриным «12 трансцендентных этюдов» Листа и Первая соната Рахманинова – произведения, о которых, по его собственному признанию, он мечтал давно и которые впервые исполнил за день до Москвы в Малом зале Петербургской филармонии – гармонично срифмовались в одной программе, ведь в рахманиновской сонате весьма ощутимо листовское начало.

Музыка Листа по сей день имеет неоднозначную репутацию, но когда она находит «своего» исполнителя, ее гениальность не вызывает сомнений. Так произошло и с «12 трансцендентными этюдами». Кашпурин, похоже, меньше всего думал об экстраординарной сложности сочинения: фейерверк умопомрачительно-виртуозных пассажей, журчащих ручьями и ниспадающих лавинами, изливался абсолютно свободно и естественно, не приобретая самодовлеющего характера, но оставаясь неотъемлемой частью художественного целого. В музыке, какой она выходила из-под пальцев пианиста, слышались извержение вулкана, экстаз – чувственный и духовный, «шепот, робкое дыханье, трели соловья», нежная грусть, дорогие сердцу воспоминания, страшные видения и размышления о вечном. Трансцендентности тоже хватало. Для Кашпурина рояль больше чем рояль, а музыка – не просто музыка, но путь в неведомое.

Сильное впечатление оставила и рахманиновская соната. Здесь тоже возник тот эффект, когда нас затягивает внутрь музыки и мы вместе с пианистом проживаем каждый ее миг. Сам же он, в значительной степени приняв «фаустианскую» программу сонаты (пусть в итоге и не опубликованную Рахманиновым, дабы не ограничивать восприятие публики), находился и «внутри» нее, и «снаружи». В первой части можно было явственно ощутить и метания Фауста, и одновременно присутствие демонической силы; во второй словно бы приоткрывалась душа Маргариты, в третьей же пианист, не перевоплощаясь в Мефистофеля, как бы взирал на него со стороны.

Слушая это исполнение Александра Кашпурина, я вспоминал его недавнее интервью с высказанным желанием сделать Первую сонату Рахманинова более симфоничной. Мне кажется, это получилось – за счет более длинных линий и широкого дыхания, но не только. Неслучайно Кашпурин в последнее время занялся также и дирижированием (недавно он создал в Петербурге камерный оркестр – кстати, с «трансцендентным» названием Infinitum, что значит «Бесконечность»).

На полпути к сералю

Нижегородский театр оперы и балета представил в Зале Чайковского концертное исполнение оперы Моцарта «Похищение из сераля». Напомню, что у титульного оркестра театра – La voce strumentale во главе с Дмитрием Синьковским – имеется собственный абонемент в Московской филармонии. Оперы в этих стенах театр давал не раз и, как правило, в высоком качестве, но чтобы за неделю до сценической премьеры – такого, кажется, еще не случалось.

Едва ли подобный вариант планировался заранее (спектакль, кажется, должны были выпустить раньше), но получилось так, как получилось. А лучше бы перенесли концерт на более поздний период. Потому что в этот вечер мы услышали полусырой продукт. Порой даже складывалось ощущение, что перед нами – одна из первых оркестровых репетиций. Дело не в расхождениях – таковых было немного, – но в недостаточно сбалансированной игре оркестра как между группами, так и в особенности во взаимоотношениях с солистами. Звучание было тяжеловесным, певцы немало потеряли от того, что дирижер выжимал «драйв» из оркестра путем напора и форсирования. У Галины Круч – очаровательной Блонды – оказалась скомканной вторая ария. Гарри Агаджанян – отличный в целом Осмин – в предфинальной арии явно не выдерживал предложенного темпа. Вокальные проблемы Сергея Година (Бельмонте) лишь усугублялись из-за недостаточного контакта с дирижером. Вот Владимиру Куклину (Педрильо) удалось исполнить свою партию практически без потерь и произвести весьма недурное впечатление.

Но все недочеты отступали, когда начинала петь Надежда Павлова (Констанца). Она дивно хороша и в чисто виртуозных номерах, а особенно – в большой ламентозной арии Traurigkeit ward mir zum Lose, где явила не только блистательное вокальное мастерство, но и редкую среди певцов музыкантскую глубину. Харизмы Павловой в этот вечер хватило на всех, и именно благодаря ей этот вечер при всех «но» стал запоминающимся событием.

Симфонические танцы с матушкой гусыней

Китайский дирижер Хаожань Ли – еще один лауреат Международного конкурса им. Рахманинова – дебютировал в «Зарядье» с Российским национальным оркестром. Программа состояла из произведений двух великих современников и во многих отношениях антиподов – Равеля и Рахманинова. Вначале прозвучала сюита «Моя матушка гусыня». Все было очень красиво и не без изысканности, только Равель неожиданно обнаружил восточные черты. Те, кто не знаком с этой музыкой, вполне могли бы решить, что ее написал китайский композитор. Вот в Первом концерте для фортепиано с оркестром подобные ощущения не возникали. Филипп Копачевский и РНО под управлением Хаожаня Ли сыграли его превосходно.

Копачевский сполна продемонстрировал технические умения и не удалялся на слишком уж большое расстояние от Равеля, но все же фортепианную партию концерта можно было подать интереснее и выразительнее. На бис пианист совершил прыжок в совсем иную стилистику, весьма эффектно сыграв «В пещере горного короля» Грига.

Наиболее сильное впечатление оставило второе отделение, в котором РНО под управлением Хаожаня Ли исполнил «Симфонические танцы» Рахманинова. На сей раз в трактовке не было ничего чужеродного. Русская музыка китайскому дирижеру явно ближе французской. А свои особые отношения с Рахманиновым он уже имел возможность продемонстрировать на упомянутом конкурсе, где занял третье место. И если еще один иностранный лауреат этого конкурса Клеман Нонсьё уже стал активным участником столичной музыкальной жизни, то Хаожань Ли пока выступал у нас в основном в Петербурге с оркестром Мариинского театра и немного в регионах (например, в Якутии). В Москве же это был его первый полноценный концерт, но наверняка не последний. У молодого и талантливого китайского маэстро, еще на конкурсе продемонстрировавшего умение находить общий язык с разными оркестрами и четкое понимание, чего он хочет добиться от музыкантов, очень неплохие перспективы на будущее, в том числе и в России.