Без божества, без вдохновенья…

Открыл неделю Валерий Гергиев, устроив очередные – уже едва ли не ежемесячные – мини гастроли оркестра Мариинского театра в «Зарядье». Три вечера подряд они выступали с разными программами. Первую посвятили Мусоргскому (на ней я не был), а во второй и третьей центральное место заняли симфонии Малера и Брукнера.

Малера, в отличие от Брукнера, мариинцы играют столь же часто, как и Вагнера, а некоторые симфонии даже превратились у них в своего рода «дежурное блюдо». Последнее относится, прежде всего, к Пятой, прозвучавшей и в этот раз. Но когда исполнение таких произведений ставится «на поток», превращаясь в рутину, едва ли стоит ждать не то чтобы откровений, но даже собственно интерпретации. В техническом отношении все было более или менее в порядке, оркестр играл весьма старательно, а Гергиев дирижировал внимательно, хотя и не без некоторого автоматизма, но многослойный «музыкальный роман» представал по большей части лишь неким сводом общих мест – «без божества, без вдохновенья, без слез, без жизни, без любви». Разве только в Adagietto да в отдельные моменты финала Гергиев вдруг начинал искрить, но искры эти гасли, так толком и не возгоревшись...

Мариинцы со своим шефом по-прежнему остаются у нас главными по Малеру. Мне не раз доводилось слышать у них выдающиеся исполнения его музыки, как, впрочем, и едва ли не провальные. Но если в других симфониях можно еще ждать каких-то спонтанных прорывов, то с Пятой, заигранной ими почти до замыленности (как-то раз музыкантам пришлось исполнить ее трижды за два дня в разных городах и странах), подобное кажется совсем уж маловероятным. Для этого им потребовалось бы как минимум лет на пять забыть о ее существовании, а потом попытаться взглянуть на нее «с чистого листа»…

То, что произошло на следующий вечер с Седьмой Брукнера, самым непосредственным образом вытекало из предшествующего. Вообще, едва ли еще какому-то дирижеру пришло бы в голову играть симфонии Малера и Брукнера подряд. Дело даже не в технических трудностях (для мариинцев, похоже, таковых давно не существует). Эти композиторы требуют очень серьезной и глубокой внутренней настройки – весьма разной для каждого. И просто так перейти от одного к другому без огромных качественных потерь ни у кого не получится.

Мариинская «брукнериана» начиналась в свое время именно с Седьмой. Хорошо помню сильнейшее впечатление от ее исполнения на «Звездах белых ночей» в Петербурге, а затем на гергиевском же фестивале в финском Миккели, в Кафедральном соборе. С тех пор минуло тридцать лет, и вот – снова Седьмая, но уже совсем не та. Впрочем, музыканты в этой ситуации сделали все от них зависящее и первые три части играли почти безукоризненно. В финале стали ощутимо «сдуваться» духовые. Но главная проблема заключалась в том, что исходило, или, вернее, чего не исходило из-за дирижерского пульта. Нет, Гергиев на этот раз отнюдь не уносился мыслью «куда-то далеко», что с ним нередко случается. Он вполне контролировал себя и сам процесс. Не было только настоящей вовлеченности, «парения» в трансцендентных брукнеровских просторах. Вернее, оно иногда возникало, но почти тут же исчезало. Не было, наконец, тех «невидимых нитей», что должны удержать всю эту зыбкую музыкальную ткань от расползания…

А ведь всего за месяц до этого здесь же мы слышали у них прекрасную Четвертую. И дело, думаю, даже не в знаменитой гергиевской непредсказуемости, но, прежде всего, в том, что тогда они не играли накануне Малера. А на Брукнера уже имели возможность настроиться за день до того, в Петербургской филармонии, где исполняли ту же симфонию в память о Юрии Темирканове…

Симфонии, впрочем, были не единственным содержанием двух вечеров в «Зарядье». Перед Малером звучал Первый концерт Бетховена (Денис Мацуев сыграл его в Москве в нынешнем сезоне уже четвертый раз, и я бы не сказал, что этот был лучшим). К брукнеровской симфонии Гергиев за несколько дней до концерта добавил еще одно небольшое отделение с вагнеровскими фрагментами, из коих по-настоящему хороши были Вступление и Антракт из «Лоэнгрина». В увертюре к «Нюрнбергским майстерзингерам» впечатлял почти единственно сам марш, а в «Смерти Изольды» (наступившей без всякого там Вступления) так и не получилось настоящего экстаза…

От полууспеха к триумфу

Филипп Чижевский и РНМСО уже во второй раз играли вместе Малера. Первый, чуть больше года назад, с Четвертой симфонией, удачным едва ли назовешь. Тогда ведь не только у обеих сторон было очень мало опыта взаимодействия с Малером, но и оркестр с дирижером встретились впервые. Пересмотрев-переслушав сейчас то исполнение в трансляционной записи, я обратил внимание в том числе и на лица музыкантов, явно не успевших по-настоящему проникнуться материалом: на них не отражалось ни малейшего воодушевления. За прошедшее с тех пор время Чижевский сделал с РНМСО еще несколько программ, и между ними возникло не только взаимопонимание, но и более теплые чувства. Судя по достигнутому результату, Чижевский сделал соответствующие выводы из тогдашнего, скажем корректно, полууспеха и взял больше времени на репетиции, да и сам лучше подготовился. И теперь это был даже не успех, а настоящий триумф.

В Седьмой симфонии перед нами предстал во многом другой Чижевский. Дело не только в том, что на этот раз он полностью держал в руках все нити, а музыканты чутко и с энтузиазмом реагировали на его пассы. Не зная, что маэстро лишь во второй раз обратился к творчеству этого композитора (не считая отдельно исполненного Adagietto из Пятой симфонии), вполне можно было бы подумать, что перед нами – прирожденный малеровский дирижер, да не из последних.

Чижевский в своем комментарии в буклете подчеркивает загадочный характер Седьмой симфонии. Не берусь утверждать, что он загадку разрешил (да это, кажется, и не удавалось еще никому из интерпретаторов). Зато он смог добиться ощущения абсолютной ее целостности, притом что структура этой симфонии тому отнюдь не способствует. Чижевский за пультом не столько реализовывал свои домашние заготовки – он творил музыку здесь и сейчас, отдаваясь ее бурлящему потоку, но неизменно держа под контролем результат. А РНМСО играл с таким экстатическим упоением и самоотдачей, какие редко встретишь у отечественных оркестров.

Однако Чижевский не был бы собой, если бы ограничился одной лишь симфонией. В первом отделении ей предшествовал Концерт для струнного квартета с оркестром Шёнберга, являющийся свободным переложением генделевского Concerto grosso (соч. 6 №7). Барокко глазами или, вернее, ушами Шёнберга – очень по-чижевски! А после этого Квартет Бородина, без всякого предуведомления, сыграл часть одного из бетховенских квартетов (как потом объяснили сами музыканты, в качестве своего рода предыкта к медленным частям малеровской симфонии).

Глубина, смелость и стройность

Александр Рудин и Musica Viva продолжили в Камерном зале ММДМ свой многолетний гайдновский проект, предусматривающий исполнение всех симфоний и месс. На этот раз исполнялись две относительно ранние симфонии, Тринадцатая и Семнадцатая, а также «Нельсон-месса» – одно из самых знаменитых сочинений этого жанра, созданная композитором в последний период его творчества, который можно было бы назвать «постмоцартовским». Не только по формальному моменту, то есть после смерти Моцарта, но потому, что старший коллега, кажется, унаследовал от столь рано ушедшего младшего те самые «глубину, смелость и стройность» (последней, впрочем, ему и раньше было не занимать). «Нельсон-месса» – бесспорный шедевр. Подобно ряду других гайдновских месс, музыка ее кажется, скорее, оперной, нежели духовной, так что если латинский текст заменить на итальянский, одно легко можно выдать за другое. Симфонии, написанные тремя с половиной десятилетиями ранее, шедеврами еще не являются, хотя каждая имеет бездну музыкальных достоинств.

Надо сказать, Рудину с оркестром удалось в полной мере донести эти достоинства до слушателей, а вот ощущения скуки, нередко сопутствующего исполнениям ранних гайдновских произведений, не возникало ни на миг. На высочайшем уровне была исполнена и месса, в которой к оркестру присоединились Хор Минина и четверка солистов. Гайдн у мининцев звучит гораздо убедительнее, нежели Бах, чью Мессу си минор они несколькими месяцами ранее исполняли в КЗЧ. Дело, вероятно, и в том, что барокко, в отличие от классицизма, требует куда больше специальных ноу-хау, но также и в том, что здесь они выступали в сокращенном составе (в исполнении мессы принимали участие примерно 25 хористов – столько же, сколько и оркестрантов). Неплохое впечатление производили и солисты – Анастасия Белукова, Юлия Вакула, Владимир Красов и Михаил Нор, – хотя, как нередко случается при исполнении произведений кантатно-ораториального жанра, им заметно не хватало единства стиля и вокальной манеры.

Звезды XXI века

Концерт филармонического абонемента «Звезды XXI века» в КЗЧ привлек, прежде всего, именем Равиля Ислямова – одного из самых талантливых молодых скрипачей, уже сейчас мало в чем уступающего своим знаменитым коллегам-соперникам. Ислямов играл Концерт для скрипки Сибелиуса, еще раз подтвердив, что музыка любой степени глубины и сложности, а в особенности – романтическая находит в его лице прекрасного исполнителя. Концерт звучал грустно и задумчиво, временами очень драматично. Скрипка пела, порой почти плакала, и очень естественно, без особого пафоса, вела рассказ от первого лица.

Пафоса, впрочем, хватало в дирижерской трактовке Ивана Никифорчина, но такой контраст лишь усиливал общее впечатление. Никифорчин в начале первого отделения вдохновенно и темпераментно продирижировал также и «Финляндию» Сибелиуса, в которой опять-таки (как несколькими месяцами раньше в Первой симфонии) ухитрился отыскать Чайковского, чьих следов в этом сочинении, эмблематичном для финского национального самосознания, доселе вроде бы не наблюдалось.

Во втором отделении исполнялся Второй концерт для фортепиано с оркестром Брамса, в котором солировал Александр Ключко. На мой взгляд, более убедительно выглядел здесь все же светлановский ГАСО во главе с Никифорчиным. Что касается солиста, то упрекнуть его особо не в чем, но и говорить о сильном впечатлении я бы не стал. Ключко, безусловно, высокоодаренный, прекрасно профессионально оснащенный и ярко индивидуальный пианист. Однако его трактовка откровенно расхолаживала. Возможно, романтизм – не совсем его «чашка чая». Его интерпретациям, подчас кажущимся придуманными, рационально-просчитанными, не хватает живого дыхания. В прозвучавшей на бис пьесе «Апрель» («Подснежник») из «Времен года» Чайковского, сыгранной отменно, но достаточно абстрактно, никакого подснежника и никакого весеннего аромата не ощущалось. Ускорив темп, пианист вывел на первый план танцевальный, вальсовый характер пьесы, чем-то вдруг напомнившей Шопена. Слушать подобную трактовку весьма любопытно, но эмоционального отклика она не порождает. Стремление пианиста представить хорошо знакомую музыку в каком-то неожиданном ракурсе можно только приветствовать. Но все же когда новое звучание музыки рождается путем вживания-вчувствования в нее, а не становится результатом «лабораторных опытов», это воздействует гораздо сильнее. Как, например, день спустя произошло в БЗК с Первым концертом Чайковского в исполнении Константина Хачикяна.

***

Давно не приходилось слышать такой Первый концерт, где пианист никому ничего не доказывает, не самоутверждается, но как бы заново творит музыку, возвращая ей первозданную свежесть и глубину, казалось бы, совсем погребенные лавиной общих мест и исполнительских штампов. Творит в полном контакте с дирижером – в данном случае Федором Безносиковым. Никакой рутины, парадности или помпезности не было и в помине. Хачикян вложил в исполнение не просто все свои умения и темперамент, но, казалось, и саму душу. При этом складывалось ощущение, что он точно знает, о чем именно буквально каждый такт, каждый пассаж, даже рулады и трели, игравшиеся очень красиво, но без того, чтобы хоть на миг упустить из виду музыкальное целое. Солист и дирижер не подлаживались друг под друга, но вели равноправный диалог, порой приобретавший остро конфликтный, драматический характер, но не перерастающий в соревнование-поединок. Казалось даже, что они вместе дышат, и вдохновение у них – одно на двоих.

В концерте принимал участие Симфонический оркестр Саратовской филармонии (который в настоящее время возглавляет Александр Рудин). Федор Безносиков выступал с этим коллективом впервые, но у них, что называется, все срослось. Сюиты из «Ромео и Джульетты» и «Золушки» Прокофьева и «Спящей красавицы» Чайковского музыканты под его управлением сыграли в целом качественно, выкладываясь едва ли не больше, чем на сто процентов. Да, кто-то порой играл не совсем чисто или просто вылезал невпопад, но подобных досадных моментов было немного. Безносиков очень впечатляюще подавал прокофьевские балеты, порой делая неожиданные акценты, как, например, в завершении сцены бала в «Золушке», где музыка часов стала ассоциироваться с некой адской машиной, перемалывающей человека вместе со всеми его иллюзиями. Не слишком сказочной, но крайне зловещей представала у дирижера и Фея Карабосс в «Спящей красавице», но, поскольку концерт был посвящен Дню всех влюбленных, завершал программу знаменитый Вальс из того же балета, за которым последовал еще и Вальс цветов из «Щелкунчика», сыгранный уже на бис.

Если бы этот концерт, как и предыдущий, устраивала Московская филармония, он также мог бы идти под титлом «Звезды XXI века», к числу каковых безусловно относятся как Хачикян, так и Безносиков. Только если Хачикян, пусть и на два года моложе, уже вполне утвердился в этом качестве, то Безносикова, чьи первые шаги в дирижерской профессии становятся день ото дня все более уверенными, пока можно считать звездой восходящей. Но его концертная карьера развивается не менее стремительно, нежели театральная, и весьма вероятно, что в скором времени мы увидим молодого маэстро во главе какого-нибудь симфонического оркестра. В любом случае я бы рекомендовал хорошо запомнить это имя.