Под Аполлоновой квадригой в последнее время часто вспоминают забытое. На этот раз, перелистав страницы своей истории, обнаружили любопытный сюжет про то, как 150 лет назад здесь поставили нечто необычное: не оперу и не балет, а драму с музыкой при участии театра-соседа. 

Доисторический образчик копродукции явился (как бывает и сегодня) не от хорошей жизни. Малый театр, состоявший в ведомстве той же дирекции Императорских театров, что и Большой, встал на ремонт, и спектакли первого давались на сцене второго, но без особого успеха: мастера художественного слова слишком неловко чувствовали себя на чужой сцене. Тогда и возникла идея заполучить сочинение, в котором бы прелести драматического и музыкального театров предстали в каком-нибудь органичном сплаве. На эксперимент пошли маститый драматург Островский и рекомендованный им молодой композитор Чайковский, как раз в те годы занятый фольклорными изысканиями. Оба чрезвычайно увлеклись задачей. Но то, что вышло, не увлекло публику. Оригинальный опус в репертуаре Большого не задержался, хотя в Малом про него не забыли. Своего рода реконструкцией этого исторического сюжета, но с мечтами о счастливом финале (в виде долгой сценической жизни) и стала новая копродукция двух театров. 

Первым делом сочинение сократили, справедливо полагая, что пятичасовое действо сегодня в радость только вагнеровским фанатам, и, возможно, надеясь, что, облегчившись в весе, оно полетит, как на крыльях. Однако не полетело... Крутились по сцене акробаты, хороводились парни с девушками, там рисовался балетный номер, тут обрядовая сцена или молодеческие игрища – а настоящей динамики не было. Действие проигрывало любому шоу по причине отсутствия драйва. Однако и в спектакль не превращалось: сегодня в этом формате не рассказывают, а высказываются, вооружившись таким подспорьем, как концепция. Худо-бедно к постановке приклеивался лишь ярлык «иллюстрации». Но хорошо, когда их рисуют единомышленники и когда результат – к пользе дела.  

Художник Мария Утробина, изображая царство, не обласканное теплом рассердившегося Ярилы, вывесила прозрачные конструкции в виде сосулек, похожих на органные трубы. Более ничем, кроме Берендеева трона и пары лавок, она пространство не украсит. Аскетизм — не изъян. Но в гулком «ангаре» слишком высвечивалась такая подробность, как микрофонная подзвучка голосов. Еще застелет художница подмостки «ледяным покровом», который будет отзывать на всякое движение танцоров незапланированными шумовыми эффектами. И смешает полярные по эстетике костюмы (сложносочиненные, тонкие по цвету и топорные, из прямолинейно-красного бархата и блестящей синтетики), оставив больше вопросов, чем ответов. Если это про идеальное и земное, то отчего же жадные берендеи-хитрованы тоже светятся костюмной благостью? 

Но если Утробина определенно искала образный строй спектакля, то намерения режиссера Алексея Дубровского (теперь уже худрука Малого театра) были туманны. Каких только экзистенциальных открытий не сделали потомки в пьесе Островского — но постановщик про них ни сном, ни духом. Попробовал было отдаться на волю волшебной сказочной стихии, к примеру, спустив с небес в игривых саночках Весну, – но завершил все «вершинной» по банальности сценой таяния Снегурочки. Даже в дремучем с точки зрения машинерии XIX веке блеснули изобретательностью, придумав окружить героиню струями воды, бьющими из-под пола. Куда и как она исчезла, зритель, завороженный игрой тех струй в свете софитов, верно, и не заметил. А в век высоких технологий актрису попросту, без всяких фантазий, спустили в люк. Подобная проза пропитает пьесу, где все поэзия, изрядно. И не только усилиями режиссера. 

Расцвели ли полтора века назад в мультижанровой «Снегурочке» актеры Малого театра, ради которых все и затевалось, история умалчивает. Но сегодняшним мастерам драмы на оперной сцене было неуютно. Что-то невнятно ворковала Снегурочка – Анастасия Ермошина. Как бы сам с собой изъяснялся Михаил Филиппов – Берендей. Безо всякого куража и интересных комических кунштюков обошлась пара Бобыль – Бобылиха в исполнении Владимира Носика и Людмилы Титовой. Никак не натягивали на себя образы Мизгиря с Купавой Игнатий Кузнецов и Алина Колесникова, будто только сейчас вылетевшие на сцену из компании сверстников и не успевшие расстаться с соответствующими манерами и интонациями. Никто не напомнил тех корифеев прошлого, у которых слово было масштабно, скульптурно, картинно — что именно такой, декоративного типа, постановке не повредило бы... Велик оказался материал мастерам драмы. А оперному дому – мал. 

Но никто никого не обманывал. Чайковский про оперу — ни словом, ни полсловом. Его звали украсить пьесу, и к сроку 19 номеров были предъявлены. Идеи для них композитор черпал по большей части из уже наработанного: как минимум два позаимствовал из своей «Ундины», забракованной Мариинским, при создании еще тринадцати вдохновлялся русскими народными песнями из различных сборников, в том числе из собственного (с переложениями песен для фортепиано). И оркестру, и хору разгуляться позволил, а солистам-вокалистам перепало немного. Запели у него Лель, парнишка Брусило, мечтающий заткнуть за пояс голосистого фаворита Берендеева царства, да Мороз. На всех — шесть номеров. Меццо Юлия Мазурова стала б отличным Лелем, внеси она больше разнообразия в свои многокуплетные песни. Тенор Роман Коллерт из Молодежной оперной программы Большого, кажется, излишне волновался: в первом номере еще вокально «трепетал», во втором, комическом, слишком рвал на себе рубаху. И все одно не оставлял в мысли: перспективы у этого певца — головокружительные. Каким вышел Мороз у опытного Михаила Агафонова, не позволял в полной мере расслышать оркестр, временами топивший певца в своих волнах. Но это было единственным «преступлением» настоящего героя постановки. 

Сцена не затягивала — а он, оркестр во главе с молодым Иваном Никифорчиным, обдавал живым дыханием, тешил звуковой затейливостью. И поминутно расстраивал: такому ли играть в песочнице. Иллюстративная «Снегурочка» Чайковского – не «Снегурочка» Римского-Корсакова с ее уханьем из сказки в философские глубины и необъятным фронтом музыкальных задач. Что ж не к ней, любимице оперных сцен, обратились в Большом? Возможно, еще не отошли от своей последней постановки корсаковского опуса, загонявшей публику в экстремальные реалии ядерной зимы... Взяли таймаут, и нам дали передышку. От душевных трудов. «Снегурочки печальная кончина/ И страшная погибель Мизгиря/ Тревожить нас не могут» – еще поискать, где эти финальные слова пьесы звучали бы так буквально, как в новой работе Большого. 

Фото — Дамир Юсупов