Два взгляда на старинную музыку

За старинную музыку нынче кто только не берется, да не всем открывает она свои секреты. Другое дело, что и «посвященные» могут подходить к ней с разных сторон. Два таких примера были продемонстрированы в КЗЧ, где ансамбль Questa Musica и Филипп Чижевский представили французскую ренессансно-барочную программу, а неделю спустя оркестр Musica Viva под управлением Александра Рудина исполнил ораторию Генделя.

Как заметил в буклете сам Чижевский в связи с мессой Гюйома Дюфаи L’Homme armé («Вооруженный человек») для хора a cappella, музыка XV века едва ли не впервые в России звучала на большой концертной эстраде. Исполнена она была с присущим Questa Musica отменным качеством, но, вне того эффекта, какой достижим лишь в храмовой акустике, произвела, скорее, половинчатое впечатление. Как эксперимент это было чрезвычайно интересно, и все же лучше исполнять подобный музыкальный материал в более подходящем для него пространстве. Особенно с учетом того обстоятельства, что к музыке эпохи Ренессанса, в отличие от барочной, уши нашей публики уж совсем не приучены и ей необходимы разного рода атмосферно-акустические «подпорки».

Зато Te Deum Марка-Антуана Шарпантье – ярчайший образец зрелого барокко – чувствовал себя в этих стенах наилучшим образом. Традиционный «духовный» текст здесь во многом лишь оболочка, а музыку сам же композитор характеризовал, как «радостную и очень воинственную». Исполнен этот шедевр был так, что напрашивающееся сравнение, например, с Les Arts Florissants Уильяма Кристи (и совсем необязательно в их пользу) не покажется натяжкой. Здесь было совершенно все – дирижерское прочтение, игра музыкантов, пение хора и ансамбля из девяти солистов. Последние были хороши именно как ансамбль, в котором трудно кого-то выделить, тем более что не у всех имелись сколько-нибудь развернутые сольные высказывания.

«Радостный, Задумчивый и Умеренный» – не самая известная из генделевских ораторий. Ее сюжет носит отвлеченно-схоластический характер, и можно только удивляться, что он оказался способным вызвать к жизни столько прекрасных музыкальных страниц. Ораторию исполнили оркестр Musica Viva под управлением Александра Рудина, вокальный ансамбль Intrada во главе с Екатериной Антоненко, солисты Диляра Идрисова – наша главная барочная звезда, Игорь Подоплелов, Сергей Годин, а также 13-летний Виктор Скоробродов (дискант). Все было стильно, качественно и практически безупречно, хотя немного не хватало настоящего барочного драйва да и более специфического жесткого звука, какой присущ историческим инструментам. Рудин, правда, в последнее время стал их привлекать, и в оркестре присутствовали настоящая теорба и несколько духовиков-барочников, но все же не они определяли общий характер звучания. Кроме того, барочный драйв предполагает также и полную раскрепощенность (чтобы не сказать «отвязность») всех участников, какую можно было наблюдать у того же Чижевского в Te Deum, а немногим раньше в «Королеве фей» Пёрселла. Представить себе что-то подобное у Рудина довольно сложно. Он продемонстрировал академический вариант барокко, который, впрочем, приверженцам «строгого стиля» наверняка покажется даже и более предпочтительным.

Шуберт как лакмусовая бумажка

Елизавету Леонскую мне доводилось в молодые годы слышать в ансамбле со Святославом Рихтером, Олегом Каганом, Наталией Гутман. Запомнились также ее монографические программы с Галиной Писаренко, посвященные Моцарту и Шуберту. И вот – сонаты Шуберта. Любовь к Шуберту Леонская унаследовала от Рихтера и стала одной из лучших исполнительниц его музыки в Европе. Ее запись 18-й сонаты на Teldec Classics конца 80-х годов я бы назвал одной из эталонных. Теперь в Малом зале «Зарядья» прозвучали 17-я и 21-я. Складывалось ощущение, что пианистка ничего не интерпретирует, но как бы непосредственно транслирует нам эти сонаты так, как их задумал и написал Шуберт. Или доверительно рассказывает историю, которая от многократных повторений нисколько не утратила своей первозданной свежести. И если все-таки говорить об интерпретации, то ключевым словом будет простота – высокая простота как отсутствие нарочитой усложненности, прозрачность и ясность фактуры, естественность каждой музыкальной фразы. Леонская сыграла обе сонаты так, что, как говорится, ни убавить, ни прибавить, а на бис одарила еще и второй частью 6-й сонаты, а также Экспромтом соль-бемоль мажор, op. 90, №3.

Через день концерт, целиком посвященный фортепианным сочинениям Шуберта, исполнил в Малом зале консерватории (в абонементе МГК «Пианистическое искусство») Рувим Островский. Программа этих двух вечеров пересекалась лишь в одном из «Четырех экспромтов» (у Островского фигурировал весь цикл). Конечно, это пианисты совершенно разного калибра, но имя Шуберта и близость двух выступлений по времени не позволяют совсем уж избежать сравнений. Островский – мастер и высококультурный музыкант, но вот художником звука его вряд ли назовешь.

Начал он с 18-й сонаты соль мажор, исполнив ее почти безукоризненно, но вместе с тем достаточно формально. Не хватало пластичности фразировки, работы с тембрами, индивидуальной окраски звука, не говоря уже о магии, каковой завораживала Леонская. Безличная, отстраненная манера игры скорее подошла бы для Баха, но уж никак не для Шуберта, раскрывающего в сонатах свою душу.

Второе отделение оставило куда более благоприятное впечатление. В «Четырех экспромтах» темперамент пианиста изливался гораздо свободнее. А в знаменитой фантазии «Скиталец» порой даже казалось, будто Островский произвел обратное переложение листовской транскрипции для фортепиано с оркестром, сумев передать оркестровую объемность и мощь.

Феномен Давыдченко

Сергей Давыдченко на минувшей неделе дал в Москве два сольных концерта на фестивале «Рихтеровские встречи». Первый прошел в Малом зале консерватории, второй – в Итальянском дворике ГМИИ им. А.С. Пушкина. В обоих звучали «Картинки с выставки» Мусоргского. В пару к ним пианист в МЗК сыграл Восьмую сонату Прокофьева, а в ГМИИ – Сонату си минор Листа (оба сочинения входили в его программу на недавнем Конкурсе Чайковского, золотым лауреатом которого он стал). Мне довелось быть на втором из этих концертов.

Замечу попутно, что организаторы допустили явный просчет, поставив концерт в один из тех вечеров, когда музей работает до девяти. В результате едва ли не сплошным фоном звучали голоса входящих групп и гудение металлоискателя. К счастью, сам пианист, полностью поглощенный музыкой, на все это никак не реагировал.

Если бы кто-то слушал, не видя исполнителя и не зная, что ему всего лишь девятнадцать, то наверняка бы решил, что играет вполне зрелый, сформировавшийся музыкант. За Сонату си минор в его возрасте вообще мало кто берется, но дело ведь еще и в том, как ее играть. В этом сочинении, являющем собой один из манифестов романтизма, весьма непростая форма, и здесь, кроме техники и всяких прочих умений, нужен еще и личностный масштаб. Им-то Давыдченко и поражает в первую очередь. И именно он – более, чем кто-либо из участников «Рихтеровских встреч» – приближается по масштабу к титульному герою. (Конечно, одно дело – приближаться и совсем другое – встать вровень, что, когда речь идет о таком титане, как Рихтер, кажется совсем уж нереальным.)

В сонате Листа пианист был равно убедителен и в мощных, демонических аккордах, и в нежнейших лирических эпизодах. Ему удалось избежать той романтической ходульности, в каковую столь легко здесь впасть. И форма у него, казалось, складывалась как-то сама собой, очень естественно. Он великолепно играл эту сонату на конкурсе, но сейчас, кажется, сыграл еще лучше, во всяком случае, с большей внутренней свободой.

А вот «Картинки с выставки» на конкурсе Давыдченко не играл, однако в предшествующие десять дней уже дважды их исполнил – у себя в Ростове и затем в МЗК. С точки зрения музыки это было очень ярко и впечатляюще, но по части звукоизобразительности не все удавалось в равной мере. Иногда казалось, что те или иные сюжеты юный музыкант пока еще не «видит» сколько-нибудь отчетливо своим внутренним взором.

На бис он превосходно сыграл одну из прелюдий Рахманинова и сатирическую миниатюру раннего Шостаковича – композиторов, которых тоже не было в его конкурсной программе. О Шостаковиче трудно судить по крохотной пьеске, а вот Рахманинов, несомненно, его композитор. Впрочем, мне особенно хотелось бы услышать в его исполнении сонаты Бетховена и Шуберта. 

Что имел в виду Малер

Услышать Первую симфонию Малера в первоначальной пятичастной версии – возможность редкая. Исключенную позднее самим композитором вторую часть Blumine чаще можно услышать в качестве отдельного номера. Кроме того, автором и ведущим филармонического цикла «История одного шедевра» Артемом Варгафтиком была заранее анонсирована подлинная программа Первой симфонии, каковой является роман Жан Поля «Титан»: в 19-м столетии – культовый для немецкоговорящей публики, но сегодня почти забытый, а на русский язык никогда не переводившийся. Варгафтик дал себе труд прочитать гигантский по объему текст в оригинале и пришел к выводу, что содержание его действительно во многом отражено в симфонии. Слушая ее части после краткого изложения соответствующих эпизодов романа, характеров его героев, было трудно с ним не согласиться. Вот только стоило ли излагать все это перед каждой из частей? Коль скоро, по первоначальному малеровскому плану, симфония делится на два «тома», лучше было бы, наверное, и содержание трех частей первого рассказать одновременно, не делая перерывов после каждой и тем самым несколько нарушая целостность восприятия. Так или иначе, по окончании захотелось, чтобы все было сыграно еще раз – уже без перерывов. И оно того стоило.

За пультом ГАСО им. Светланова стоял Михаил Татарников (кстати, не далее, как в начале той же недели назначенный музыкальным руководителем Новосибирского оперного театра) – дирижер с серьезной репутацией, но, как казалось еще недавно, недостаточно харизматичный. Поэтому сочетание его имени с Малером поначалу не выглядело очевидным. Однако концерт все сомнения рассеял без остатка. Татарникову для Первой симфонии хватило не только мастерства, в чем как раз сомнений не было, но и той же пресловутой харизмы. Пусть даже она и не столь мощная, как у Василия Петренко или Дмитрия Юровского, с которыми ГАСО исполнял эту симфонию в последние годы. И интерпретация в целом, пожалуй, не слишком-то сильно им уступала. Возможно, она была менее эмоционально заразительной, но в то же время и где-то более проработанной в деталях. Да и открывшиеся новые смыслы также не могли не поспособствовать убедительности прочтения партитуры. Которая и вправду выиграла от возвращения на свое место второй части. И теперь уже, наверное, ее всегда будет не хватать при исполнениях четырехчастной версии. А Татарников явил себя настоящим малеровским дирижером, и хотелось бы вновь увидеть его в этом качестве.

…Слушатели, пришедшие на концерт, были немало удивлены, когда в самом начале без всякого объявления дирижер встал за пульт и зазвучало нечто совсем не похожее на Малера. Все, впрочем, скоро разъяснилось: ведь как раз в этот день, 5 ноября, в Петербурге прощались с Юрием Темиркановым. В память легендарного маэстро был сыгран «Нимрод» – девятая часть «Энигма-вариаций» столь любимого им Элгара…