Московской оперетте определенно икалось – хотя, казалось бы, где она, а где «Новая опера», того «Голландца» поставившая. Но судите сами. Бежит из мест весьма отдаленных маньяк, севший за убийства своих многочисленных неверных жен. Одновременно летит с гастролей труппа Московской оперетты, которой суждено погибнуть в авиакатастрофе. Впрочем, уточняют титры, – легко, как легок сам жанр, практикующийся в этом театре: все были в стельку пьяны. Сиделец, оказавшийся тут как тут, прибирает золото-серебро (а также кое-что из останков столичных звезд на случай встречи с волками) и переоблачается из робы во что пришлось – фрак и теплый бархатный халат. Нашлась еще и маска, оказавшаяся беглецу от правосудия как нельзя кстати. Этаким Мистером Икс в исполнении Георга Отса он и повстречается с компанией мужиков, возвращающихся на автобусе в родное Бураново из Москвы. А на дворе – лихие 90-е с их разрухой и голодухой. Вот и едут мужики после удачного ченджа, поменяв в первопрестольной пушнину и прочие дары природы на мыло и зубную пасту. Дома их ждут, охлестывая себя березовыми вениками, женщины в полной экипировке – расшитых паневах и рубахах. Пока едет мыло – репетируют, потому как это местный хор (не он ли лет через 25 будет тешить Европу под брендом «Бурановские бабушки»?). Лишь одна не от мира сего: пока все в бане, она смотрит канал НТВ, где повествуют о трудной судьбе сбежавшего из колонии маньяка. В ее руках – ориентировка, которую только что раздали всей деревне милицейские. Ах, мама дорогая, это он! С невероятными зелеными глазами с невероятным страданием в них! И что теперь ей тривиальный ухажер – метеоролог Георгий?

Дальше пересказывать – убивать время. Потому что если в «Кармен» режиссер взял-таки взял в финале высокую ноту, вытянув с ней и спектакль в пронзительное воспоминание о другом любовном треугольнике с участием одного большого поэта, то в новой работе выше анекдота он подняться не пожелал. Это первая беда. Вторая, в искусстве совсем печальная, – использование как под копирку уже опробованных средств.

Прощай, мин херц

Вероятно, какая-то особая любовь к отечеству заставит Богомолова вновь перенести заграничное действие на родные просторы. Как и в «Кармен», он перепишет либретто, заменив оригинальную историю на маргинализированную параллельную и переведя чужой литературный язык на кухонный русский. Хохм будет без счета – это уже про излюбленный режиссером постмодернизм, который велит иронизировать над всем и вся. Но кто-то это делает тонко, а Богомолов – с уклоном в площадной фарс. Вновь пошлет он нам многочисленные сказочные и киношные приветы – на этот раз от «Золушки», «Аленького цветочка», «Свинарки и пастуха», «Носферату» и, само собой, от «Мистера Икса». Вновь будет испытывать на прочность нервы верующих: в «Кармен» были попы с раввинами, в обрусевшем «Голландце» пойдут селяне с пасхальными угощениями в лагерь, где за решеткой среди зэков – священник, а окрест в природе – март месяц, когда Пасхи и быть не может. Но в спектакле ведь все фантасмагория. Впрочем, не целиком взявшаяся с потолка.

Почему, к примеру, Голландец у Богомолова уголовник? Потому что некоторые из версий старинной легенды о корабле-призраке приписывают его капитану криминальное прошлое: якобы был он жестоким убийцей. А тут еще оглядел режиссер пермские края, где должен был впервые появиться спектакль (являющийся копродукцией двух отечественных театров), и обнаружил исправительную колонию с романтическим, вполне сопрягающимся с жанровым определением оперы названием «Белый лебедь». Ее мы тоже найдем в постановке. Или взять финал, где героиня на глазах Голландца, которого не дождалась из казематов, выйдя за Георгия, полоснет себя по горлу. После чего маньяк довольно оправит фрак: идеал – чтоб изменщицы сами укладывались в могилки – достигнут. И отправится со спокойной душой дальше мотать срок. Кто скажет, что Богомолов не сообразовывался с Вагнером, который толковал о том же, – душе, которая наконец обрела покой? Однако есть один нюанс. В выбранной для постановки первой редакции оперы в финале еще не было ангельской вести о примирении неба и проклятого им грешника. Меж тем всего-то два десятка печально-истаивающих тактов кардинально переакцентируют оперу. С ними она запоет о прощении героя, без них – о страшной судьбе героини, выкупающей у неба ценой своей гибели вечного скитальца. Второе, как показал спектакль, было совсем неинтересно режиссеру. Тогда в чем смысл обращения именно к этой редакции?

Ее предложил дирижер-постановщик Филипп Чижевский, неизменно сопровождающий Богомолова в его оперных опытах. Предложил, найдя в этой версии важное обстоятельство. Молодой Вагнер видел своего «Голландца» одноактным, но к премьере в Дрездене, пока не готовый идти поперек вкусов публики, он все-таки порежет на части то, что хотел представить цельным, на едином дыхании, музыкальным высказыванием. В спектакле мечту Вагнера исполнят, изъяв променады-буфеты из вечности, в которой мается оперный герой (а заодно вернув персонажам первоначальные шотландские имена: Даланд станет Дональдом, Эрик – Георгом с трансформацией в русское «Георгий»). На этом режиссер откланяется: дальше, мин херц, я пойду своим путем. А дирижер останется – решать безумную головоломку.

Меж двух огней

По всем правилам он должен идти рука об руку с режиссером. Но не мог же Чижевский перевести вагнеровскую партитуру на язык оперетты. В его силах было лишь слегка подыграть Богомолову, подавая особенно выпукло, вкусно эпизоды, хоть как-то коррелирующие с режиссерскими идеями (где композитор пошучивает или крепко стоит на земле среди то прядущих девушек, то разгулявшихся моряков). Он даже достал к финалу из арсеналов своего любимого барокко «страшные», производимые какой-то машиной свирепствования ветра. Но могучий рок, душевные катаклизмы, которые у него рисовались еще эффектнее, приспособить к сценическому анекдоту и перманентному похохатываю зала не было никакой возможности. Тем не менее верные Вагнеру Чижевский, расцветший в его руках оркестр «Новой оперы» и породистый, с чеканным звуком и разнообразными красками хор героически держали фронт. А что было делать безответному артисту, который с одной стороны слышит зовущего к сияющим вершинам Вагнера, с другой – безапелляционный наказ гуру отечественного драмтеатра вписаться в шутовской антураж? Как и предугадывалось, артисты растерялись.

В меньшей степени – Станислав Мостовой и Алексей Антонов. Первый, когда-то бывший блистательным Ленским, в небольшой партии Рулевого выступил характерным с долей комического тенором, благодаря чему и слился с богомоловским антуражем. Второй, с полновесным басом и хорошей культурой звукоизвлечения, набросал-таки портрет проворного по части выгоды папаши Дональда. Но ему раздваиваться и не пришлось: к этому подвигал сам Вагнер при попустительстве Богомолова, как-то не придумавшего нацепить на этот персонаж маску зайчика или человека-паука – может, потому что сосредоточился на титульном персонаже. Но исполнитель партии Андрей Борисенко с не очень выразительным, без темных инфернальных оттенков голосом будто ушел в глухую оборону: формально все исполню, но тайну своего истинного отношения к происходящему унесу в могилу. И это, не исключено, был лучший ход из возможных. Потому что те, кто пытался ввязаться в богомоловскую игру, выглядели актерски самыми беспомощными – слишком неподъемные задачи та игра предполагала. В итоге Анжелика Минасова – Сента запомнилась лишь как достойная певица (но с оговоркой: сосредоточенная исключительно на себе, в ансамблях она перекрывала всех и вся), а Хачатур Бадалян в партии ее несостоявшегося жениха отметился одной гитарой, с которой режиссер отправит его на Грушинский фестиваль. Хотя и там резкий, порядочно раскачанный тенор нового барда едва ли проникнет в душу трепетным поэтессам и социально заточенным менестрелям.

…А все-таки зря не пустили на поклонах поп-хит Алены Апиной «Летучий голландец любви», как это было в Перми. Пусть напоследок, но сцена обрела бы органичную для себя музыкальную оправу, и, глядишь, этот зритель, обласканный нежданной-негаданной гармонией, ушел бы, не бурча «Позор!», а тот – не выкрикивая на весь зал нечто невразумительно-горячечное, но тоже протестное. 

Фото — Екатерина Христова