В КЗЧ многие шли ради Сергея Давыдченко – победителя недавнего Конкурса имени Чайковского, пианиста редкого дарования, в свои 19 лет демонстрирующего совсем не юношескую профессиональную оснащенность и глубину. Однако я бы затруднился сказать со всей уверенностью, что именно стало главным событием этого вечера, – Пятый концерт для фортепиано с оркестром или же Пятая симфония. Правильным ответом, наверное, будет: и то, и другое.

Прокофьев до сей поры не входил в число фирменных композиторов Сладковского и его коллектива: как признался в недавнем интервью сам маэстро, они не обращались к нему аж целых семь лет. И, что стало уже традицией, эту новую для себя программу они исполнили прежде в Казани и только потом в Москве. Начали с Первой, «Классической» симфонии, прозвучавшей в целом стильно и не без драйва, хотя в крайних частях все же немного недоставало легкости, более подвижных и оживленных темпов. Можно сказать, что «Классической» была отведена роль своего рода разогрева, каковой в дальнейшем уже никому не потребовался.

У Сергея Давыдченко Прокофьев – как раз один из кумиров. На конкурсе он играл Восьмую сонату и Второй концерт. В конце этого сезона, как объявил ведущий программы Артем Варгафтик, он сыграет все пять прокофьевских концертов в рамках ежегодного казанского фестиваля ГАСО РТ «Белая сирень». Пока же мы услышали Пятый.

Пятый – один из самых трудных, но Давыдченко в целом отлично с ним справился, хотя, как показалось, немного облегчил себе задачу, скорее намекнув, нежели по-настоящему проиграв знаменитые многооктавные глиссандо. Ему вполне хватало энергетики в моторных эпизодах и мягкости в лирических. И соревнование с оркестром он выдержал с честью. А на бис сыграл вторую часть Восьмой сонаты, явив себя тонко чувствующим музыкантом, а не просто высокоодаренным пианистом…

В Пятом концерте и особенно в Пятой симфонии Сладковский с оркестром предстали в своем самом лучшем виде. Я бы даже сказал, что по уровню интерпретации и качеству оркестровой игры они нисколько не уступали наиболее знаменитым записям этой симфонии. В первой части Сладковский старался не акцентировать эпическое начало и несколько снизить пафос, высвечивая лирическую составляющую. В Скерцо поначалу смягчил тревожный характер музыки, лишь постепенно усиливая гротескные, даже зловещие черты; в Адажио заметно повысил эмоциональный градус, и прокофьевские негромкие ламентации прозвучали, что называется, во весь голос, ассоциируясь, скорее, с Шостаковичем (прежде всего – со знаменитой Пассакальей из «Леди Макбет Мценского уезда»). Все это идеально встраивалось в партитуру, усиливая воздействие на слушателей. В финале маэстро даже и не пытался ставить точку, предпочтя более соответствующее нашим нынешним ощущениям – как, впрочем, и самого Прокофьева, завершившего симфонию в конце 1944 года, – многоточие. Однако «отпустить» слушателей с концерта все-таки решил на более жизнеутверждающей ноте, исполнив на бис и с мощным драйвом знаменитый марш из «Любви к трем апельсинам».

Музыканты играли в этот вечер не только с полной эмоциональной отдачей, но и с каким-то почти запредельным перфекционизмом. Ощущалась тщательнейшая проработка буквально каждой детали, каждого штриха и оттенка. Великолепны были духовики – и медные, и деревянные, а уж про струнников можно даже и не говорить. И теперь есть все основания ждать продолжения прокофьевского сюжета в творческой биографии Сладковского и его оркестра. Возможно, со временем маэстро соберется записать полный цикл прокофьевских симфоний, как уже сделал с симфониями Чайковского и Шостаковича (и готовится повторить с Малером). А пока хотелось бы в обозримом будущем услышать у них хотя бы Третью и Шестую…

***

Концерт с участием Альбины Латиповой, Игоря Федорова и Юрия Мартынова, посвященный немецким романтикам, проходил в Малом зале «Зарядья», и единственной ложкой дегтя оказалось то досадное обстоятельство, что заполнен он был лишь наполовину. И это при том, что выступали два выдающихся музыканта с международной репутацией, не слишком часто в последнее время появляющиеся на московских подмостках, и восходящая звезда вокального искусства, стремительно растущая в том числе и в музыкально-художественном плане. С нее и начнем.

Об Альбине Латиповой как о восходящей звезде заговорили буквально на следующий день после премьеры «Путешествия в Реймс» Россини в Большом, где она покорила голосом редкой красоты, помноженным на отличную школу и музыкальность. Но хотя с того момента прошло уже почти пять лет, имя ее до сих пор по-настоящему известно в сравнительно узких кругах. Впрочем, и карьера певицы строилась и строится не на самом очевидном для звезды репертуаре: в Большом после Россини – Гендель, Моцарт, Берлиоз, а вне оперной сцены – разнообразные камерные программы, в числе которых, например, вокальный цикл Шумана «Любовь и жизнь женщины». Кто-нибудь назовет другую певицу, исполнявшую его не в зрелый период, а в начале карьеры? Над этим циклом и некоторыми другими программами она работала как раз с Юрием Мартыновым. Ансамбль Латиповой с Мартыновым, а теперь и с Федоровым возник стараниями продюсера Елены Харакидзян – человека с отменным вкусом и неиссякаемым энтузиазмом. Федоров эту программу придумал и искал подходящую певицу. По большому счету, главным героем здесь был именно он. Этот блистательный музыкант извлекает из своего кларнета такие чарующие звуки, что по богатству тембровых красок, красоте, проникновенности, нежности, почти что откровенной чувственности они легко могут дать фору едва ли не любому певческому голосу. Латипова и сама от них буквально таяла (к счастью, не совсем в том смысле, как Снегурочка) и стремилась дотянуться, соответствовать. А их общий партнер Юрий Мартынов, ограничившийся на сей раз скромной ролью ансамблиста, и в ней демонстрировал высший пилотаж.

Наверное, только в камерном жанре и возможен такой эффект, когда благодаря музыкантам экстра-класса произведения композиторов второго ряда начинают восприниматься едва ли не шедеврами. Кто сегодня знает и тем более исполняет того же Шпора или Лахнера? А вот Федоров, откопав где-то ноты, включил их в программу концерта, и они вдруг показались фигурами, едва ли не соразмерными Веберу, Шуману или Шуберту, с чьими сочинениями соседствовали.

И Федоров, и Мартынов – не только музыканты с большой буквы, но и настоящие джентльмены – всячески старались вывести Латипову на первый план, подчеркивая ее роль равной среди равных. И это в значительной мере удалось. Конечно, до их уровня надо еще дорасти, но благодаря таланту и восприимчивости певицы дистанция сокращалась буквально на глазах. Слушая шубертовского «Пастуха на скале», подумалось о том, что хорошо бы ей подготовить монографическую шубертовскую программу, – конечно, с Мартыновым, а в идеале – и при участии Федорова. Тема, между тем, получила продолжение: на бис была исполнена «Пастушеская песнь» Мейербера (судя по всему, написанная им в ранний, немецкоязычный период), ставшая прекрасным завершением вечера.