В двух главных залах – КЗЧ и «Зарядье» – друг за другом, а иногда и параллельно выступили Валерий Гергиев с оркестром Мариинского театра, Теодор Курентзис с MusicAeterna, Александр Сладковский с ГАСО Республики Татарстан и Дмитрий Юровский с ГАСО им. Светланова. В те же дни в БЗК выступал Владимир Федосеев с БСО. А в последний вечер недели в ДК «Рассвет» играл на трех исторических роялях Алексей Любимов. Охватить все концертные программы, порой накладывавшиеся друг на друга, было бы практически невозможно, но на четырех из них побывать удалось.

***

Московская филармония и «Зарядье» открыли сезон одновременно 4 сентября. Правда, «Зарядье» в качестве официального открытия заявило вовсе даже 6 сентября, когда выступала MusicAeterna (к гастролям Мариинки дирекция зала вроде как и не имеет отношения: их организатор – Фонд Валерия Гергиева). Что ж, будем считать концерты Мариинки своего рода предоткрытием (по аналогии с предвечерием, как некогда именовали «Золото Рейна»). Я присутствовал на втором из них, а в первый вечер отправился в КЗЧ на Сладковского и Мацуева.

В начале программы исполнялся Второй концерт Листа – один из коньков Дениса Мацуева. Не далее как в прошлом октябре он прекрасно сыграл его в том же зале с РНМСО под управлением Дмитрия Юровского. Ныне впечатление оказалось не столь ярким и радужным. Энергетики, впрочем, ни Мацуеву, ни Сладковскому было не занимать, но вот о выделке говорить в данном случае не приходилось. Музыкальная ткань под их напором комкалась и крошилась, а не лишенные тонкости отдельные фразы и пассажи погоды все же не делали.

Зато весьма порадовала прозвучавшая следом «Бурлеска» для фортепиано с оркестром Рихарда Штрауса. Возможно, дело в том, что, в отличие от концерта Листа, «Бурлеска» исполняется сравнительно редко и ее на раз не сыграешь. Это раннее сочинение «Рихарда Второго», с одной стороны, отталкивается от стилистики Брамса и того же Листа, с другой, предвещает будущий шедевр композитора – «Кавалера розы», ряд тем которого уже присутствуют здесь в зародыше. Изощренность и изысканность соседствуют в партитуре с гротеском и брутальностью, а лирические страницы несут в себе и драматическое начало. Все это Мацуев и Сладковский с оркестром сумели передать достойно и качественно. При этом Мацуев настолько проникся музыкой Штрауса, что еще и сыграл на бис его фортепианную миниатюру, добавив к ней также один из «Листков из альбома» Скрябина.

Во втором отделении исполнялась Пятая симфония Бетховена. Прежде слышать Бетховена у Сладковского мне не доводилось, и было чрезвычайно интересно, каким предстанет он у маэстро. Услышанное, однако, во многом разочаровало. Конечно, мастер остается мастером: оркестр играл слаженно, форма не расползалась, но вот интерпретация оказалась слишком уж хрестоматийно-поверхностной, с преобладанием «крупного помола». Финал – в соответствии со старой традицией – трактовался в духе казенного оптимизма, напоминая своей помпезностью о «датских» концертах советской эпохи, в которых его нередко и исполняли отдельно от всей симфонии. После того как Фуртвенглер, Карлос Клайбер и ряд других выдающихся дирижеров явили нам зловещий характер этого марша-шествия, странно было услышать в нем одну лишь «радость безмерную». Впрочем, для публики, состоявшей по большей части из неофитов (судя по аплодисментам между частями и названивавшим в самые неподходящие моменты телефонам), такая интерпретация – с драйвом, но без особых рефлексий и содержательных открытий – оказалась, похоже, в самый раз. И все же от Сладковского, не далее как в прошедшем сезоне явившего в том же зале глубокие и содержательные прочтения Вторых симфоний Малера и Рахманинова, а под занавес сезона представившего в наилучшем свете сочинения Александра Чайковского, можно было ожидать чего-то иного. Похоже, что Бетховен – не совсем его композитор. Интересно, каким будет Прокофьев, сочинениям которого посвящена еще одна сентябрьская программа маэстро с ГАСО РТ в КЗЧ?..

***

Валерий Гергиев свою вторую программу в «Зарядье» составил из сочинений часто исполняемых им отечественных классиков 20-го столетия – Прокофьева, Шостаковича и примкнувшего к ним Щедрина, чьим «Озорным частушкам» выпала роль аперитива.

В Прокофьеве у Гергиева мало конкурентов (в последнее время таковым является лишь Владимир Юровский). Ни один другой дирижер, включая даже Геннадия Рождественского, не исполнял такое количество прокофьевских произведений, да еще и по стольку раз. В этот вечер прозвучала Вторая симфония – наиболее радикальная в творчестве композитора и наиболее редко исполняемая. За последнюю пару десятилетий доводилось слышать ее живьем опять же только у Гергиева. Вот и ныне она была им продирижирована – и сыграна Мариинским оркестром – так, будто там и нет ничего особенно трудного. Мощная и агрессивная звуковая лавина первой части, в которой слышны отзвуки и «Огненного ангела» (над которым Прокофьев в то время как раз работал), и ранее написанных «Апельсинов», и «Петрушки» с «Весной священной» Стравинского, помимо сугубо музыкальных аллюзий, порождает и иные, порой вполне инфернальные. Наиболее трудна – как с точки зрения музыкальной формы, так и по восприятию – вторая часть, однако Гергиеву удалось, не растекаясь мыслью по древу, втянуть в этот звуковой макрокосм не только музыкантов, но и весь зал.

Более сложный комплекс мыслей и эмоций вызвала Десятая симфония Шостаковича. Гергиев дирижировал ее неоднократно, с разными оркестрами, но в этот вечер, сознательно или нет, почти обнулил не только огромный опыт интерпретаций, но и весь контекст, сопутствовавший ее созданию, все то, что мы знаем о ее содержании, подчас решительно подменяя чувства и рефлексии Шостаковича образца 53 года своими сегодняшними. Первая часть, в которой у композитора преобладает чувство подавленности, растерянности, превратилась в отдельную симфонию со своими взлетами, кульминациями и непредусмотренными автором криками и стонами. Такие мощные фортиссимо, кажется, под силу лишь одному Гергиеву. Да и в последующих частях все или почти все также казалось чересчур гипертрофированным. А звуковой автограф Шостаковича (DSCH) превращался в нечто вроде темы рока. Все это было очень спорно, но в то же время по-своему убедительно.

На следующий вечер в КЗЧ мы услышали совсем другую Десятую симфонию. ГАСО им. Светланова традиционно отметил день рождения великого маэстро концертом-приношением его памяти. За пультом стоял Дмитрий Юровский. Первое отделение открыла симфоническая поэма самого Евгения Светланова «Калина красная». Светланова, конечно, не назовешь выдающимся композитором, но все же и к музыкальной графомании написанное им причислять несправедливо. Помимо мастерского владения оркестровкой, о котором говорил во вступительном слове Юровский, его музыка обладает и другими достоинствами. Мне довелось несколько раз слышать «Калину красную» под управлением автора, но нынешнее исполнение, по правде говоря, не слишком-то и уступало. Юровский обострил какие-то моменты, выявил отдельные переклички с Шостаковичем, как бы перебрасывая мостик ко второму отделению. А в первом прозвучал еще и Второй концерт для скрипки с оркестром Прокофьева, отлично сыгранный Павлом Милюковым.

Не то чтобы Прокофьев и Шостакович были очень уж типичными для светлановского репертуара композиторами. Прокофьева Светланов дирижировал редко, Шостаковича – чаще, но все же на этой стезе заметно уступал Мравинскому, Кондрашину и Рождественскому…

Особый интерес ко второму отделению подогревался заочным соревнованием с Гергиевым, о каковом, правда, сам Юровский узнал уже после концерта. Соревнование это он явно не проиграл, а в некоторых отношениях, пожалуй, даже и выиграл. Да, у Гергиева сильнее была энергетика, и музыкальная воронка затягивала в себя без остатка каждого присутствовавшего. Но все же то, что мы услышали, едва ли назовешь внятной и логичной интерпретацией, – скорее, можно говорить о неконтролируемом потоке сознания, выплеске эмоций «по поводу» и «в связи». Особенно трудно было согласиться с почти истерически взвинченной первой частью, где главного героя (каковым был, скорее, не композитор, а Валерий Абисалович собственной персоной), казалось, расстреливали, и даже не единожды. Впрочем, в трактовке финала Гергиев и Юровский оказались в чем-то близки, не принимая особенно на веру пробивающиеся тут и там радостные интонации, но оставляя все же проблеск надежды на некое «светлое будущее». Думаю, и сам Шостакович, и герой последнего вечера Светланов (никогда не позволявший себе и намека на какую-либо спонтанность, выверяя все от и до) отдали бы предпочтение интерпретации Юровского. У него-то все было безукоризненно выстроено драматургически, проинтонировано четко и внятно, с полным пониманием всех подтекстов и контекстов, а не только собственно нотного текста. При этом, однако, и эмоциональное погружение тоже было полным, но вместе с тем контролируемым. Героем симфонии оставался сам композитор, в творчестве которого, как не раз отмечалось исследователями, она стала наиболее личным высказыванием, а дирижер делал его рефлексии, мысли и чувства максимально рельефными и понятными слушающим. И только отдельные пассажи, выигрываемые оркестром чересчур осторожно и аккуратно, наводили на мысль, что, возможно, маэстро впервые дирижировал эту симфонию, что затем и подтвердилось. Для первого раза да при отсутствии возможности репетировать неделями (как делали, например, те же Мравинский и Светланов) достигнутый результат оказался более чем впечатляющим. Дмитрий Юровский уже не впервые демонстрирует умение выстраивать форму и драматургию той или иной симфонии в кратчайшие сроки. А Шостакович – вообще «семейное ноу-хау» Юровских.

***

Финальным аккордом недели стал концерт Алексея Любимова. Один из наиболее выдающихся пианистов современности, лидер исторически информированного исполнительства в нашей стране в преддверии тура-презентации роялей различных эпох в приволжских городах решил представить программу и сами инструменты в Москве. В проекте, названном «Подлинность звука», участвовали три рояля: венский классический Walter образца 1792 года (копия Пола Макналти) и два реставрированных Алексеем Ставицким оригинала – романтический Érard (Париж, 1848) и позднеромантический Blüthner (Лейпциг, 1868). Можно было бы порассуждать о том, насколько подходило для их демонстрации довольно специфичное в акустическом отношении пространство зала ДК «Рассвет», попытаться сравнить звучание роялей и сделать умозаключения относительно того, насколько выигрывает музыка Моцарта и Бетховена, Шопена и Брамса в исполнении на аутентичных инструментах, но оставим все это специалистам по данному направлению. Думаю, что главным в тот вечер было все же исключительное качество музицирования – вне зависимости от того, какой инструмент задействован в том или ином сочинении. Тем более что и сам Алексей Борисович не слишком жестко придерживался хронологических рамок, исполняя некоторые произведения на инструментах более позднего времени, а на бис «опрокинул доску», сыграв два экспромта Шуберта на разных роялях, и вряд ли кто-нибудь в зале взялся бы всерьез отстаивать преимущество того или иного варианта. Как говорится, «оба лучше».