Симфонии Брукнера, в отличие от малеровских, за пределами Австрии и Германии звучат не то чтобы слишком часто (хотя весьма вероятно, что в будущем году, в связи с двухсотлетним юбилеем композитора, картина изменится). Сегодняшним слушателям, да и музыкантам, настроиться на интровертного Брукнера, в своих сочинениях общающегося напрямую с Богом, куда как труднее, нежели на его младшего коллегу и ученика, более озабоченного человеческим, а не божественным. Симфонии Малера часто сравнивают с эпическими романами, симфонии же Брукнера – с готическими соборами. Брукнер требует особой внутренней концентрации, и неудивительно, что среди дирижеров молодого поколения, к которому формально принадлежит и 37-летний Валентин Урюпин, браться за него дерзают лишь единицы. Урюпин ранее уже зарекомендовал себя первоклассным интерпретатором Малера (чья Третья симфония с оркестром «Новой оперы» стала одной из кульминаций прошлого московского сезона). Зная его как не просто яркого и харизматичного, но и на редкость глубокого, вдумчивого музыканта, можно было не сомневаться, что и Брукнер у него получится.

Цикл великих симфоний Брукнера принято отсчитывать от Третьей, на Вторую поглядывая свысока, как на якобы еще не вполне зрелое сочинение. С этим вряд ли можно согласиться. То обстоятельство, что Третья симфония открывает новый этап в творчестве композитора – не основание принижать Вторую, уже вполне заслуживающую именоваться шедевром. В преддверии концерта я решил освежить ее в памяти и, раз погрузившись, не мог оторваться, прослушав десятка полтора различных интерпретаций. Конечно, восприятие этой симфонии целиком и полностью зависит от дирижера. Здесь особенно много подводных камней. К примеру, в первой части иные уступают соблазну «поддать жару», усиливая драматический элемент, и Брукнер превращается… в Бетховена. Вторая часть, Andante, принадлежит к числу гениальнейших страниц творчества композитора, однако некоторые, подчас даже весьма именитые дирижеры, не склонные предаваться медитации, ускоряют темп, и вместо мистических откровений возникают некие меланхолические рефлексии в духе Чайковского (как, например, на записи Валерия Гергиева с Мюнхенским филармоническим оркестром). Но подобные тенденции все же, по счастью, не являются определяющими. Есть немало прекрасных трактовок Второй, зафиксированных в записях – живых и студийных. Среди сравнительно недавних лучшие – с Кристианом Тилеманом и Пааво Ярви, но все же абсолютной вершиной я бы назвал интерпретацию Элиаху Инбала (запись конца 80-х с оркестром Франкфуртского радио).

Урюпин не следует чьим бы то ни было трактовкам, но и не стремится непременно сделать нечто резко от них отличающееся. Он, конечно, досконально изучил все, что делали его предшественники, стремясь максимально приблизиться к замыслу Брукнера, но не отбрасывая вместе с тем и опыт взаимодействия с музыкой современных композиторов. Наблюдая его работу с оркестром на репетициях, слушая лаконичные, но емкие и образные пояснения, отмечая, как преображается тот или иной эпизод после его замечаний и повторов, как буквально на глазах возникает «глубина и стройность» интерпретации, трудно было бы усомниться в том, что он эту симфонию не раз дирижировал и знает о ней буквально все. Однако уже после концерта маэстро открыл «страшную тайну»: это был его дебют со Второй симфонией, а в марте он вообще впервые продирижировал Брукнера (в ходе большого турне нидерландский оркестр Phion города Арнема семь раз подряд исполнил под его управлением Четвертую симфонию). Позднее мне попалось интервью двухлетней давности, где Урюпин рассказал, как во время самоизоляции по случаю ковида переслушал по многу раз все симфонии Брукнера. Так что когда настал, наконец, черед практического их освоения, он был внутренне готов.

На концерте симфония прозвучала убедительно и захватывающе. Это, конечно, не было еще в полном смысле совершенной интерпретацией (каковая в принципе едва ли возможна с первого раза да на таком материале), но уже заметно к ней приближалось. Наверное, приближение оказалось бы еще большим, не будь оркестр неофитом на этом поле. Хотя, с другой стороны, и здесь имеются свои преимущества: оркестры, часто и много играющие сочинения того или иного композитора, подчас трудно вывести из зоны привычной рутины. А тут музыканты были открыты навстречу дирижеру, искренне стремясь понять и воплотить то, чего он от них добивался. И это им во многом удалось. Благо, Национальный филармонический оркестр Армении, возглавляемый хорошо известным в Москве Эдуардом Топчяном, – коллектив достаточно высокого уровня и, кстати, сравнительно молодой по своему нынешнему составу (насколько можно было заметить из зала, средний возраст музыкантов составляет менее сорока лет), что делает его более гибким и податливым.

Но если в освоении Брукнера музыкантами сделаны пока лишь первые шаги, то с Моцартом у них, похоже, самые короткие отношения. И в исполнении 25-го концерта с Урюпиным они достигли практически идеального результата. Такого Моцарта – в одно и то же время изящного, искрящегося и глубокого, вызывающего сладостную истому и заставляющего сжиматься сердце, – редко услышишь в наши дни. У многих представителей «исторически информированного исполнительства», к примеру, на первый план выходят задачи стилистические или даже сугубо технологические, а музыка при этом становится суше и холодней, из нее уходит душа. Напротив, антиаутентисты подчеркнуто играют Моцарта большими составами, утяжеляя и огрубляя музыкальную ткань. Урюпин же нашел некую точку золотого сечения, чему немало способствовала и фигура солиста.

Француз Люка Дебарг, особенно любимый в России, где до недавнего времени выступал едва ли не чаще, чем у себя на родине, за последние годы значительно вырос и в техническом, и в художественном отношении. Музыка Моцарта под его пальцами буквально струилась, переливаясь россыпью мелких нот и пассажей, излучала некую высшую гармонию, но не чуждалась и проявлений лирического, порой даже чувственного начала.

На бис Дебарг исполнил сочинения Комитаса и Скарлатти. Пьесу Комитаса, кстати сказать, он специально выучил тем же утром, в итоге сыграв ее уверенно и прочувствованно, как что-то давно и хорошо знакомое. Зал в полной мере оценил этот жест уважения к одному из культурных символов страны.