Гений абсурда Дали, верно, в гробу перевернулся: экая конкуренция образовалась в неведомом ему русском театре! На сцене – одна на все 4 акта комнатка в два окна и с шестью дверьми, будто из петербургских дворцов позаимствованных. Главный предмет интерьера – утес с крестом. Это и есть Аскольдова могила (которую, когда надо, из центра и в уголок задвинут). На полу – поля-луга, а меж ними Днепр течет. Поначалу артисты будут стараться ходить по нарисованным берегам, не замачивая ножки в нарисованной воде, но быстро оставят это дело. Разбросанной или уложенной в кучки травы немерено – кажется, еще немного, и наполеоновские гвардейцы введут в «апартаменты» своих лошадей на постой, как они имели обыкновение это делать во времена известной военной кампании. За окнами черными валами перекатывается еще одна река, на месте которой в финале раскинется штормящее море. Как исхитрится лирическая пара броситься в него с горы-могилы, только чудом и можно объяснить: попробуйте-ка это сделать через закрытое окно.

Ищем черную кошку

Уточним: в оригинальном либретто молодых прощает князь Святослав, имевший к ним две претензии – героиня, которую он прибрал было в свой сераль, сбежала, а герой, защищая ее, убил княжеского слугу. Зачем режиссер Мария Фомичева решила погубить невинные души, не ясно. Все два часа она безмятежно двигалась по совсем не трагическому пути, поминутно напоминая публике одну интересную подробность: Алексей Николаевич Верстовский был мастером водевиля и, даже замахнувшись, подобно Глинке, на создание русской национальной оперы, впустил в свою «Аскольдову могилу» много разговорных сцен и легкой по меркам XIX века музыки. И пусть его опус поименован романтической оперой – нельзя же всерьез относиться ко всем этим Всеславам, Простенам, Фенкалам, Вышатам, Торопам и Стремидам, обретавшимся в Х веке! Так, по всему, решили в постановочной команде и нашли следующий выход: а заглянем-ка в XIX век, припомним любимый жанр Верстовского да чуть прибавим гротеска от себя. И вот уже развернул аккордеон один «гусар», взялся за гитару другой, вывалили на сцену их сотоварищи в бархатных розовых фраках и поплыл величественный мажордом с бокалами вина на подносе. Тут недалеко и до чьего-нибудь: «А не разыграть ли нам, братцы, водевильчик!».

Но не разыграли. Режиссер, соблазнившись легкостью водвильного бытия, так и не нашла в XIX веке ничего из того, что позволило бы ей по-настоящему актуализировать архаичный сюжет. И, будто отчаявшись, решила и над мизансценами не биться, и с образами не заморачиваться. Как итог – детский утренник, актеры, на лицах которых по отношению к предложенным обстоятельствам читалось «Не верю», и снижение идейной высоты: перерисовываем фантики к старым конфетам, то бишь обходимся внешней актуализацией. Это если читать спектакль. А если буклет к нему, то окажется, что постановщики желали передать атмосферу духоты и сдавленности, связанную в их понимании с эпохой Николая I. Не посмотреть ли на ту, что получилась у них?

Свету – море разливанное. Костюмы – совершенный оптимизм с налетом чудачества. Там ратники и княжеские дворовые, наряженные в вышиванки и гибрид фрака с мундиром, здесь девицы-красавицы с крестьянскими лентами на головах и в корсетах поверх платьев. Чтобы публике не заскучать в простеньком по цвету пространстве, сценограф и художник по костюмам Алена Глинская выпустит на сцену черным вороном господина в парадном дворянском одеянии. Не сам ли Верстовский? Но надежды на какой-нибудь интересный поворот, связанный с появлением автора, – в прах. Это интриган, все склонявший молодого героя к заговору против правящего князя. А то потянутся хороводом рыбаки с сетями, в ячейки которых не протиснется разве что акула. Да остановятся посудачить со Старым рыбаком. Что удивительно, у «детушек» не возникнут сомнения в адекватности наставника, хотя вид его мог бы насторожить: огромная сума, косоворотка, современные туфли и таковые же брюки с нашитыми блестящими ленточками.

На «ты», но не со всеми

Среди этих эстетически сомнительных картин и в этом действе, никак не похожем на изобретательную театральную игру, музыка выглядела дамой породистой и с изюминкой. И то: в прошлом оперы – долгая счастливая жизнь, в течение которой она имела славу на всю Россию. Уж и Глинка сказал свое слово, и Мусоргский, и Чайковский. А творению Верстовского все одно были рады и в императорских театрах, и на любой мало-мальски приспособленной для представлений площадке, будь то эстрада городского сада или даже манеж цирка (притом что опера – с несметным количеством действующих лиц и протяженностью под три часа). Но в начале прошлого века интерес к «Аскольдовой могиле» угас.

«К истокам!» – провозгласили в Большом и стряхнули пыль с забытых нотных листов (не в первый раз за сезон: на Новой сцене уже прописан «Демон»). Создатели спектакля не пали на колени перед раритетом: о, святыня! А вымарали половину разговорных эпизодов, подправили иные из оставшихся, прибавили несколько музыкальных связок, пару духовных песнопений и один из романсов Верстовского в оркестровке самого дирижера-постановщика Ивана Великанова. Последний номер был введен в качестве утешительного приза для лирического героя, которому композитор не дал шанса показать себя во всей красе. Явить-то явил свой медовый тенор Александр Чернов, но романс про перси, негу и тайные желания оказался слишком чувственен для пропитанной архаикой оперы. Новые же хоровые мини-эпизоды, подчеркивающие важную в опере дилемму «язычество – христианство», в спектакле, где образ идущей к крещению Руси вообще никак не рисовался, вышли что бантик на пустой подарочной коробке.

Это Великанов не углядел, что странно. Потому как он определенно существовал на одной с режиссером волне. Она хотела шутить – оркестр подыгрывал ей на гитаре и аккордеоне. У нее не выходила драма – дирижер облегчал общее звучание, давая пообстоятельнее высказаться эфирной арфе и поумерив басовитость ударных. И это в плюс. Но, как и Фомичева, не сумевшая зажечь вокалистов, на зажигал их и Великанов. Почти все в виденном составе лишь корректно прочли нотный текст. Единственным, кого, как казалось, увлекла партия, был баритон Дзамболат Дулаев – новое приобретение Камерной сцены. Были в облике его Неизвестного (того самого черного интригана) элегантный демонизм, в вокале – нужная фактурность, в разговорном слове – почти скульптурная выразительность. Но один в поле не воин. И даже хор, имеющий в этой опере очень важный и временами мастерски явленный голос, общей победы обеспечить не мог.

Так почему «Аскольдова могила» имела невероятную популярность? Это вопрос, на который как будто должна была ответить новая постановка. Но не ответила. Способна ли была вообще эта опера совпасть с исканиями нашего времени или ей надлежало явиться как раритет – в музейном виде? В обозримом будущем это, видимо, не узнать. Ну и вопрос не о высоком: в афишах правильно написано, что это премьера Большого театра?..

Фото - Павел Рычков