До недавнего времени Москва знала Филиппа Селиванова только в качестве оперного дирижера: несколько постановок и репертуарных спектаклей в «Геликоне», а после Конкурса Рахманинова – чрезвычайно удачный дебют в Большом театре (да не с чем-нибудь, а с «Идиотом» М.Вайнберга, зазвучавшим под его управлением даже лучше, чем на премьере). Однако концертные организации столицы не спешили с приглашениями, хотя конкурс со всей очевидностью продемонстрировал огромный потенциал Селиванова как дирижера симфонического. И вот в феврале, с промежутком всего в несколько дней, состоялись сразу два его дебюта: в КЗЧ – с Российским национальным молодежным симфоническим оркестром и в «Зарядье» – с Большим симфоническим оркестром. Так уж совпало, что открывал оба вечера Первый концерт Чайковского – с Денисом Мацуевым в КЗЧ и Иваном Бессоновым в «Зарядье».

Мацуев начал концерт в брутальной манере, столь свойственной ему ранее: казалось, клавиши «Стейнвея» не выдержат напора. В дальнейшем, однако, особенно во второй части, напор смягчился, а в прозвучавшей на бис «Осенней песни» из «Времен года» перед нами предстал тонкий лирик. Иван Бессонов (как и Селиванов – золотой лауреат Рахманиновского конкурса), похоже, технически еще недостаточно готов для подобных произведений. 20-летнему пианисту удавались лирические фрагменты, но там, где требовались сила удара и стремительность, ему не хватало уверенности, а его пальцам – упругости. Дирижер старался быть чутким партнером и мэтра, и начинающего солиста, но при этом не мог, конечно, постоянно оставаться в рамках аккомпанемента и то и дело выводил оркестр на первый план. По оркестровой части я бы отдал предпочтение РНМСО, для которого Первый концерт Чайковского не успел еще стать заигранной партитурой. БСО исполнял ее множество раз, но дирижеру постепенно удалось преодолеть ощущение рутины и добиться от музыкантов свежего, трепетного звучания.

Главными событиями этих вечеров стали соответственно Четвертая симфония Чайковского и Девятая Дворжака. И такая Четвертая симфония могла, наверное, получиться только с РНМСО. Едва ли какой из «взрослых» оркестров способен настолько выкладываться эмоционально. В музыке раздавались громовые раскаты, разверзались бездны, дирижер и оркестр, казалось, сами сражались непосредственно у нас на глазах с неумолимой судьбой и даже вроде бы ее побеждали… Динамика временами зашкаливала. Нечто подобное мы наблюдали в тех же стенах лет десять назад, когда эту симфонию дирижировал Густаво Дудамель во главе молодежного оркестра Венесуэлы. Но только у Дудамеля все эти «буря и натиск» были не пойми о чем – огнедышащий венесуэлец слишком далек от мира Чайковского. Селиванову, положим, тоже огня не занимать, но его огонь – внутренний, а не внешний, он пребывает внутри этого мира, переживая чувства и рефлексии композитора как свои собственные, и потому даже явные переборы воспринимались абсолютно органично и не приводили к разрушению формы. Хотя, скажем, первая часть едва не превратилась в самостоятельную симфоническую поэму, после которой «дальнейшее – молчанье». Но Селиванов плавно и естественно перешел к ностальгическим грезам второй части, а затем к изящным арабескам третьей – чтобы вновь «взорваться» в финале, превратившемся у него из картины народного гулянья в нечто почти апокалиптическое. Метаморфозы темы «березоньки» приобретали подчас зловеще-гротескный оттенок, вплоть до некоего подобия danse macabre, и последующее вторжение темы фатума не выглядело неожиданным. Тут уже речь явно шла не о том, чтобы рефлексирующему интеллигенту попытаться забыться в народном веселье, но, скорее, о том, как эта самая квазинародная стихия затягивает его в свою круговерть и перемалывает. Или даже о пире во время чумы…

Девятую симфонию Дворжака («Из Нового света») часто трактуют как своего рода «записки путешественника», делая акцент на элементах негритянского и индейского фольклора, которым противостоит родная композитору славянская стихия, и лишь в финале обращая внимание на живого человека с его переживаниями. Селиванова национальные мотивы интересовали едва ли не в последнюю очередь. В его трактовке симфония предстала как глубоко личностное высказывание автора и одновременно некая квинтэссенция романтизма. Сделались более очевидными связи с симфоническим творчеством Чайковского, Брамса и Брукнера, а в финале трудно было отделаться и от мыслей о Малере, похоже, не избежавшем воздействия симфонии Дворжака. Оказалось, что она способна погружать в такое экстатическое состояние, какого от Дворжака не ожидаешь. Поразительно, что при полной душевной вовлеченности дирижер сумел добиться еще и безупречной целостности музыкальной формы, не пренебрегая при этом выразительностью отдельных деталей. И БСО, безоглядно отдавшись на волю маэстро, играл так, как не играл уже давно.

…Очень жаль, что симфоническая карьера Филиппа Селиванова – несомненно, одного из наиболее ярких и харизматичных российских дирижеров (не только среди молодых), обладающего экстраординарным талантом и соответствующим музыкантским масштабом, нечасто встречающимся в наши дни, – развивается гораздо медленнее, нежели оперная. Хотелось бы надеяться, что февральские дебюты придадут процессу новый импульс. Но пока на ближайшие месяцы у Селиванова в Москве объявлен лишь один концерт: в марте РНМСО под его управлением сыграет в «Филармонии-2» рахманиновскую программу, и снова – с Денисом Мацуевым. 

Фото предоставлены пресс-службами Московской филармонии и Концертного зала «Зарядье»