Афиша Малого зала филармонии, в отличие от афиши Большого, сильно поблекшей из-за исчезновения с горизонта зарубежных исполнителей, выбилась в бесспорные лидеры по количеству концертов. При этом по-настоящему хороших вокальных вечеров почему-то поубавилось, хотя, казалось бы, и в Петербурге, и в Москве, не говоря уже о всей России, множество достойных певцов находятся сегодня в ожидании работы, мечтая выступить на прославленных сценах бывшей имперской столицы. Тем ярче сверкнул концерт давно сложившегося ансамбля Олеси Петровой и Алексея Гориболя. Они прекрасно понимают и чувствуют не только друг друга, но и публику, которой увлеченно несут свет своего искусства. Их выступлений ждут как новых откровений о человеке и мире.

На этот раз в фокусе внимания музыкантов оказалась судьба Женщины. Цикл Александра Чайковского, которым открылся вечер, называется «Из жизни петербургской актрисы». Композитор посвятил его всемирно известной меццо-сопрано Ольге Бородиной, в расчете на масштаб ее личности выбирал музыкальные краски, жанровые маски, но певица так и не исполнила опус. Поэтическая основа цикла – стихотворения Блока, Есенина, Ахмадулиной, Бродского и Зиновьева – не замыкается на петербургском локусе. И все же неслучайно композитор указал на территориальную принадлежность, задавшись целью создать обобщенный портрет, выявить «родовые признаки» эдакой особенной «петербургской штучки», разобраться в ее сложном ДНК. В числе определяющих выразительных средств – жанровые «корсеты»: вальс в одном случае, джазово-блюзовые тона – в другом, лирическая протяжная – в третьем, но всякий раз намеченные рамки ломаются, лишь намечаясь, позволяя обнаруживать неожиданные сближения, а вместе с этим – осознавать непредсказуемость истинной петербурженки.

Каждый из семи романсов – поворот настроения, окружения, цвета, обстоятельств, декораций. И в первой исповеди «Случайному» на слова Блока, главного петербургского поэта Серебряного века («Ты мне явился, темнокудрый, ты просиял мне и потух»), и тем более в «Лебедином озере» Зиновьева с его неквадратной пульсацией аккомпанемента Александр Чайковский смотрит на свою героиню снизу вверх, стоящую по-ахматовски гордо, с ее прихотливым, сложносочиненным бегом чувств и мыслей. В стихе «Не ходи ко мне ты под окно» словам Есенина композитор дает остыть от нахлынувших страстей, успокаивая мерным течением «реченьки» в романсово-песенной фактуре. «Мадригал» Зиновьева вернул взвинченность с подскоками мазурочного ритма в духе Нины из «Маскарада», события которого как раз и проходили здесь, в Малом зале, в бывшем Доме Энгельгардта. В номере «За кулисами» на слова единственной женщины-поэта, москвички Беллы Ахмадуллиной, приходящемся на точку золотого сечения цикла, развернулась не офелиевская, а гамлетовская картина на тему границ актерского существования. Экзистенциальный ужас и трепет перед самым главным моментом актера – воплощением в своего героя, его душу и тело, необходимостью создать у слушателя и зрителя своим исполнением иллюзию иной реальности – был экспрессивно передан в судорожном метании певицы на повторяющихся словах «вжаться, вжиться, вжаться, вжиться». В «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать» на слова Бродского Чайковский не постеснялся громкого пафоса, за которым проглядывал горделивый облик города на Неве с его плеском волн, ударяющихся о гранит набережных. Романс «Я» на стихи Блока закольцевал цикл.

Олеся Петрова нюансировала интонационную палитру разнообразными штрихами и красками, находя градации между камерностью и оперностью, то уплотняя и укрупняя, то истончая и акварелизируя звук, что особенно пригодилось в исполненном на бис «Белом романсе» на стихи Зиновьева. Так и композитор при создании цикла, судя по всему, метался между желанием воздвигнуть «нерукотворный памятник» и в то же время создать интимный дневник. На строках припева «Между арок и колонн дует ветер канувших времен» джазовые гармонии дали яркие смешанные краски, обогатив романсовую исповедь дерзкой пряностью и импровизационностью.

В цикле «Любовь и жизнь женщины» Шумана на стихи Гейне было интересно наблюдать за метаморфозами рояля. Фортепианный театр Алексея Гориболя восхищал эффектом смены языка и стиля. После раздолья фраз широкого русского дыхания возникла совершенно иная артикуляция – собранная, каллиграфически отточенная, написанная пером и чернилами немецкого романтика. Певица не избежала чар пианиста и вошла в новый образ так, как если бы на сеансе гипноза ее попросили почувствовать себя звездой лейпцигского салона 1840-х.

На четырех романсах Петра Ильича Чайковского душа Олеси Петровой обрела особую благодать, оказавшись в уютном звуковом пространстве «дома Чайковского», где знает каждый уголок. Космически, пронзительно провидчески прозвучала на бис и «Старуха» Леонида Десятникова на стихи Хармса. «Теперь тебе весь мир несносен, противен ход годов и дней. Беги, старуха, в рощу сосен и в землю лбом ложись и тлей». Фигура бега времени, вращения небесных светил, так любовно отыгранная Алексеем Гориболем, придавала пению магический ореол барочного театра, способного при большом желании небезуспешно трансформировать реальность.