Что за стеснительный режиссер забрел под Аполлонову квадригу? Канадец Франсуа Жирар, где только не востребованный. В послужном списке – фильмы, драматические спектакли, оперные и цирковые постановки, коллекция премий, включая «Грэмми» и награды Эдинбургского фестиваля. В Москву он взял с собой китайского художника-оскароносца Тима Йипа, уровень международной известности которого вообще зашкаливает. Колдовали именитые гости, колдовали, и создали – если воспользоваться терминами кинематографа, в котором оба плотно работают, – совсем не авторское кино, а нечто напомнившее о тех «костюмированных концертах» в Большом, на которые с пикой наперевес шел еще Борис Александрович Покровский.

Явись туда, не знаю куда

Наверху – ни травинки, не деревца, ни какой-никакой постройки, а внизу под бетонной плитой с пробитым «окном» в космос – люди, наряженные в костюмы, явственно отсылающие к Средневековью (а заодно к оперным штампам, согласно которым невинность должна быть в белом, а злодеи – в кроваво-черном). Один Лоэнгрин не от мира сего. Где серебряные рыцарские доспехи, где меч, которым ему надлежит защищать честь оклеветанной Эльзы? Рубашка да брюки, какие носят офисные клерки, – все его облачение, а разить противника он будет мановением руки. Не искать концептуальный ход в этаком преображении небесного посланника не станет только ленивый. Но далеко ходить не придется: режиссер в предпремьерных интервью подсказку дал.

Загадочный гость, согласно либретто, – сын Парсифаля. Ставя когда-то одноименную оперу, Жирар перенес действие в наши дни. И вот логичный ход: дитя из параллельной реальности выросло и явилось в земной мир, чтобы прожить уже собственную историю. Но чтобы сделать того «Парсифаля» и этого «Лоэнгрина» диптихом, надобно отправить героя в будущее, лет на 30 отстоящее от условного «сегодня». А там – вот режиссерский сюрприз! – отброшенное на сотни лет назад человечество. Только в спектакле все эти провалившиеся в Средневековье люди никак не идентифицируются с реалиями родного им XXI века – ни деталькой туалета, ни манерой поведения, ни каким-нибудь гаджетом, уцелевшим в катастрофе. Германцы как германцы, вышедшие из древних легенд, столь манивших Вагнера. Читай: концепция оказалась мертворожденной, прирастить оперу смыслами режиссеру не удалось. Но тут вмешался другой режиссер – жизнь.

Премьера «Лоэнгрина» день в день совпала с началом известных событий, которые вмиг ввинтили в оперу смыслы, которые команде постановщиков и не снились. Запели саксонцы-брабантцы о страшной угрозе с востока и о необходимости собрать, наконец, силы, чтобы отразить ее, – не надо быть провидцем: в этот момент в публике мысленно бросились уточнять собственную позицию по актуальнейшему сегодня вопросу. Хотя в опере враг – свирепые венгры. Откроется за занавесом опустошенная Земля – чем не намек на апокалиптический результат развернувшихся событий? Хотя режиссер и художник, еще на увертюре «взорвав» некую виртуальную планету, дали понять: катаклизм, перевернувший судьбу театрального человечества, – космогенного свойства. Но до чего же могуч Вагнер! И политический переплет, в который попал «Лоэнгрин», удушающим для оперы не стал, и стиль Жирара, оказавшегося любителем статуарности, фронтальных мизансцен и шаблонных способов выразительности, роковую роль не сыграл. Более того – парадоксальным образом режиссерская немощь обернулась плюсом. Не визуализировав сотни нюансов, которыми богато творение Вагнера, обойдя глубокие психологические омуты, не заставив зрителя ломать голову над изощренными концептуальными шарадами, он невольно дал ему редкий по сегодняшним временам шанс – вслушаться в музыку.

За победу – вашу и нашу

Обнаружься в оркестровой яме такая же жираровская немощь, спектакль пропал бы. Но за пультом стоял американец Эван Роджистер, музыкальный руководитель Вашингтонской национальной оперы, осиливший не так давно в Гетеборге все «Кольцо нибелунга», блеснувший с «Тангейзером» и «Риенци» в Дойче Опер, наконец, уже переживший опыт взаимодействия с «Лоэнгрином» в Королевской Шведской опере. Обладающий отличным театральным чутьем, он все, что в гениальной вагнеровской драматургии «пропустил» режиссер, считывал с лету. Захлестывающий дирижера темперамент местами не позволял ему железно держать ситуацию в своих руках: там обеднялась фактура, здесь хромал баланс. Но целое затягивало с первого трепетанья скрипок – похожего не на ожидаемое ирреальное сияние Священного Грааля, обещающего чудо, а на еле слышный шелест сухой опавшей листвы как предвестия несбывшихся надежд.

Солисты в дирижерский театр вписывались по-разному – как это бывает на концерте, куда приглашены исполнители с разным уровнем вокального мастерства и разной способностью к перевоплощению. Хорват Томислав Мужек пел по стойке смирно, но имел импозантный облик и голос, куда более соответствующий партии Лоэнгрина, чем голос его «сменщика» – непрезентабельного внешне (но столь же деревянного актерски) американца Брендена Ганнелла. Гюнтер Гройссбек, певший Короля Генриха Птицелова во всех спектаклях премьерной серии, являл достойный вокальный класс, но не более. Как водится, образы злодеев – Фридриха Тельрамунда и его супруги Ортруды были обрисованы много живее. И Мария Лобанова, и два не совсем равноценных Фридриха – Мартин Гантнер и Томас Майер обдавали звоном мечей и экспрессивной вырубкой образов здешней четы Макбетов. Но без сколько-нибудь оригинальных подсказок режиссера – в пределах оперного стандарта. И все же лавровый венок в этой постановке есть кому презентовать. Южноафриканская сопрано Йоханни ван Оострум брала природной женственностью, проявлявшейся и в рисунке роли, и в вокале: мягкость, как будто неброскость звука этой Эльзы удивительным образом гармонировала со вселенской оркестрово-хоровой толщей оперы (жаль, уже на втором вечере с ее участием – а Оострум пришлось вытягивать на себе пять представлений подряд – силы стали оставлять певицу). Но можно ли записать в удачи спектакль, где, по сути, один в поле воин, и тот не Лоэнгрин?

И все же попробуем, потому как есть могучая сила, которая вместе с оркестром образовала хорошую «подушку безопасности», – хор. Огромную массу в 140 человек, которая населяет сцену почти все четыре часа действа, режиссер с петербургским мастером по пластике Максимом Петровым разминали неспешно, вовлекая певцов в этакую ленивую, но жестко ритмизированную «хореографию»: красиво заполнили сцену – чисто лебеди покинули ее, одни встали – другие сели, тут блеснули красным, распахнув черные плащи, там – зеленым или белым (в зависимости от того, кто задает тон в действии: саксонцы, брабантцы или Лоэнгрин с Эльзой). Распахиваний, превращенных еще и в колористический элемент сценографии, было чрезмерно много, и этот прием скоро навяз в зубах. Но стоголосый колосс был вылеплен главным хормейстером Большого Валерием Борисовым и режиссерско-сценографической командой так, что вопрос «Где вы, господа хористы, и где Грааль?» не рисовался.

Резюме: пазлы, хотя и не без досадных зазоров, сложились-таки в спектакль, который для бедной вагнеровскими опусами Москвы – неплохое приобретение. А сколь долговечное – будет зависеть от того, сумеют ли в Большом в нынешних реалиях наладить «импортозамещение». Пора бы, право, открыть какой-нибудь заводик по производству собственных мастеров вагнеровского стиля.

Фото Дамира Юсупова