«Петрушку» и «Жар-птицу» знают, любят и ждут от Америки до Японии. А уж как оба балета идеально монтируются под сложившуюся ситуацию, ни в сказке сказать, ни пером описать. Тут и зимние гуляния в «Петрушке», которые в этом году так шедеврально украшены самой природой, засыпавшей Петербург снегом, как десятки лет уже не бывало, и мечта избавиться от пандемийного бремени, как мечтали избавиться от оков Кащеева царства в «Жар-птице». И хотя в «Петрушке» описаны гуляния на Масленицу, а не Рождество, атмосфера новогодней ажитации обнаружила в этой музыке идеальный резонанс и смысловую рифму.

Игорь Стравинский – еще один композитор, который нашел в руках Курентзиса своего фирменного дирижера. Дионисийская стихия его творчества, агональный азарт его балетов и концертов, ритуальная природа опер могли только мечтать получить такого исполнителя, как огнепоклонник Теодор. Истории известно много отличных интерпретаций «Петрушки» и в концертном зале, и в оперном театре, и в студиях звукозаписи. Но MusicAeterna нашла свой ключ к этой партитуре. В ней ее больше всего заинтересовали, конечно, звуки улицы, полифония пространственных перекличек, бесчисленные стереоэффекты, захватывающие иллюзией настоящести, как если бы партитура была магическим шаром, показывающим прошлое во всей его красе.

Этот оркестр так хорошо, с высокой эмпатией умеет чувствовать музыкальный, да и любой другой театр во всех тонкостях пластических перевоплощений, что никакие балетные танцоры в тот вечер даже и не вспоминались: оркестранты пританцовывали сами. Если уж в симфониях Малера и Моцарта они всеми силами души и профессиональных навыков стремятся визуализировать мелодии, гармонии и тембры, чтобы максимально облегчить слушателям задачу увидеть музыку, то в балетах Стравинского без этого просто невозможно было обойтись. Надо было видеть, как группа контрабасов выразительно, с детским азартом изображала дрессированных медведей и ухарскую пляску дворников, которую с карикатурной нежностью прописал в своей партитуре Стравинский, свидетель всех этих звуков петербургских улиц и площадей. Но для Курентзиса в этом балете ключевой была, прежде всего, фигура Петрушки – куклы, которая может бесстрашно и звонко говорить любую, самую нелицеприятную правду, надо только уметь ее расслышать. Уж не идентифицировал ли маэстро себя с этим персонажем балаганного театра? Петрушку может наказать полицейский, над ним может поиздеваться и Арап, и могущественный Фокусник, но у него есть своя неограниченная власть, дающая ему даже после казни и смерти власть уже вечную, мифическую, бесконечную – власть карающей совести и памяти.

Эти мысли соединили «Петрушку» Курентзиса с воспоминанием о его недавней Девятой симфонии Шостаковича, исполненной тоже в Большом зале филармонии, где в симфонических звуках был так смело описан страшный механизм репрессивной машины, приговором которой является провал в тартарары, в адскую бездну. Только если после Девятой Шостаковича погрузившийся в ошарашенное безмолвие зал с трудом от страха смог аплодировать, то после «Петрушки» он незамедлительно взорвался овациями счастья.

В «Жар-птице» оркестр щеголял виртуозным владением кистью импрессиониста, пером сказочника, иглой золотошвеи. MusicAeterna словно признавалась в том, как любит рассказывать сказки. Теодор Курентзис по такому случаю разражался очень выразительной мимикой, профили которой публика замечала в моменты его эффектных поворотов вправо и влево. Он не скрывал в себе ребенка, давая ему полную волю встретиться со сказкой, где так много мудрости, красоты, где сияющее светловолосое Добро в образе бесстрашного Ивана-царевича непременно победит хмурь и дурь топких кащеевых болот Зла, где Жизнь всегда попирает Смерть.