Как всегда в проектах этого коллектива, программа была выстроена концептуально, а на страницах буклета опубликованы довольно пространные тексты, в том числе воспоминания о Николае Каретникове дирижера Игоря Блажкова, завершившего оркестровку его Второй камерной симфонии. Мировая премьера этого последнего произведения крупнейшего представителя послевоенного авангарда была встроена в контекст истории камерной симфонии как жанра (авторство концепции принадлежит руководителю «Студии новой музыки», композитору Владимиру Тарнопольскому).

Итак, «Триконструкция»: Первая камерная симфония Арнольда Шёнберга, представляющая европейскую ветвь, Вторая камерная симфония Николая Каретникова, представляющая российскую, и просто Камерная симфония Джона Кулиджа Адамса (ветвь американская). О Первой камерной симфонии Шёнберга (1906) вряд ли стоит писать детально. Это хрестоматийное произведение (я бы сказала, радикализированный Малер), в котором композитор вышел за пределы привычной терцовой структуры аккордов, заменив ее мистически звучащей цепочкой кварт. Это принципиально новая трактовка оркестровых тембров, где каждый музыкант становится солистом.

И Каретников, и Адамс так или иначе связаны с Шёнбергом. Каретников глубоко и основательно постигал серийную додекафонию через своего неофициального учителя Филиппа Гершковича – легендарную личность, наследника нововенцев, который в свое время был учеником Альбана Берга и Антона Веберна. И затем Каретников, конечно, эту композиционную технику творчески развивал, в каких-то случаях не чуждаясь и тональности, и других типов музыкального мышления. Интересно, что даже название его сборника рассказов – «Темы с вариациями» – непосредственно отражает основной додекафонный принцип. В одном из интервью Каретников сформулировал его так: «Это тема, а затем бесконечное количество вариаций, которые надо определенным образом выстроить. И более ничего, именно вариационность… С одной стороны, кажется, что это очень жесткие условия (они действительно жесткие), с другой – эта техника дает возможность для весьма экспрессивных построений». Из российских композиторов его времени, пожалуй, можно назвать только одного столь же последовательного приверженца додекафонии – Леонида Гофмана (тоже, кстати, ученика Гершковича), но Гофман, в отличие от Каретникова с его масштабным мышлением, прежде всего композитор миниатюр, микропроцессов. Менее последовательный додекафонист – недавно ушедший от нас и не избежавший влияния того же Гершковича Александр Вустин: на основе серийной додекафонии он создал собственную сложнейшую систему, включающую продленный обиходный звукоряд.

Удивительным образом одночастная Вторая камерная симфония Каретникова (1994) отвечает словам композитора, сказанным по поводу его же Четвертой симфонии (1963): «Прямой программы у этой симфонии как будто бы нет, это скорее какой-то внутренний ход. Д.Д. Шостакович очень смешно и часто в беседах с интервьюерами повторял, когда ему задавали вопрос о том, какова программа его сочинения: “От мрака к свету, от мрака к свету”. В каком-то смысле можно сказать, что и в моем сочинении есть этот ход, но на самом деле свет там не появляется. А появляется ощущение абсолютной необходимости борьбы с обстоятельствами». Вторая камерная симфония – крайне экспрессивная, трагичная и стопроцентно серьезная музыка без тени иронии (которая вообще-то Каретникову была свойственна). И, слушая эту музыку, понимаешь, что одного раза недостаточно, чтобы прочувствовать и принять ее ужасающие бездны, ее высоковольтную электризующую энергию. Симфония раскрывается постепенно. Поразительно, насколько в ней ценен каждый звук, каждая интонация на вес золота. Критически перевешивает «рельеф», почти не оставляя места «фону».

Около тридцати лет назад автор этих строк, обучаясь на композиторском факультете Института им. Гнесиных, неофициально взяла у Николая Николаевича несколько уроков, кстати, абсолютно бесплатных (кажется, это был 1992 год). Помню его слова о том, что композиция – рискованное занятие и что особенно оно рискованно для мужчин. Потому что женщины все-таки могут реализоваться в семье, если окажется, что нет достаточного таланта. С мужчинами сложнее: можно всю жизнь посвятить сочинению музыки, а результат окажется ничтожным и вскоре будет предан забвению. К счастью, ему самому удалось избежать такой участи.

Если Каретников связан с Шёнбергом со всей очевидностью, то Адамс в своей Камерной симфонии (1992) – довольно поверхностно. По словам автора аннотации Федора Софронова, Первая камерная симфония Шёнберга, произведение, которым Адамс не раз дирижировал, стало для него музыкальной моделью. Но на слух преемственность практически не ощущается (стилистические источники, скорее, другие: Федор называет минималистов, Конлона Нанкэрроу, Пауля Хиндемита, Николаса Слонимски, «Историю солдата» Игоря Стравинского, «Джазовую симфонию» Джорджа Антейла). Зато явно ощущается хорошая доза юмора. Части симфонии имеют программные названия: «Песни дворняжки», «Ария с шагающим басом», «Дорожный бегун». Несомненно, эта эффектная музыка адресована более широкой аудитории, с ней сразу все ясно. И очень подходит для завершения вечера.

Дело вкуса, но я бы, наверное, предпочла антракт между Каретниковым и Адамсом, а не между Шенбергом и Каретниковым – все-таки хотелось бы отчетливее ощутить их преемственность. Хотя у исполнителей могут быть свои резоны.

Так получается, что на концертах «Студии новой музыки» (в этот раз дирижировал Сергей Акимов) слушаешь не столько исполнителей, сколько собственно музыку – у солистов ансамбля нет претензий на оригинальное прочтение. И это, наверное, хорошо, их задача – донести новую и новейшую музыку в первозданном виде, исполнив высокопрофессионально и максимально близко к замыслу автора. Пока эта задача выполняется на все сто. Единственное замечание, наверное, стоило бы адресовать звукорежиссеру: в Камерной симфонии Адамса местами казалось, что синтезатор практически не слышен под напором других инструментов, а между тем в его партии 16 тембров, созданных композитором…