А может, все проще? Может, для ЮВ весь музыкальный мир – мир его собственных музыкальных представлений? И если так, то тогда в каждом его проявлении присутствует частичка собственного «юри-воронцовского Я», и мир этот необходимо принимать целиком, беречь и любить, потому как твое «юри-воронцовское Я» существует во всяком его большом и малом? И если допустить, что в предположении этом есть хоть некая о Воронцове правда, выйдет, что и авангард, и традиционализм, и абстрактное, и реалистическое, и европейское, и отечественное, и все измы и прочее – всего лишь формулируемые самим ЮВ понятия. Вопрос: что это – интуитивная музыкальная мудрость или сознательная, продуманная тактика собственных отношений с музыкой, ее историей, стилями и технологиями?

Зигзагов не было

Какие зигзаги, когда развитие и осознание того, что и как делаешь, шло вполне эволюционно и постепенно, и столь же поступенно осуществлялись карьерные подвижки, приходил успех и признание и так же органично ЮВ вошел в число ведущих российских композиторов?..

Какие зигзаги, когда и ориентиры, и музыкальные предпочтения менялись плавно, а в чем-то остались со студенческих лет: от Шостаковича (особенно в философском строе, масштабе поднимаемых вопросов и интонационной выраженности симфонизма, аж целых 5 симфоний в творческом портфеле Воронцова, и это в наше-то «антисимфоническое» время!); от Щедрина (более всего в глубинно-национальном характере музыкального языка, чувственности и непривычной ныне эмоциональности); от Денисова (то же самое стремление к тонкой, почти изобразительной и прозрачной звукописи); от Шнитке (тут, скорее, не столько музыкальное, сколько вечность противостояния и невозможность победы или слияния высшего и низшего, духовного и бездушного, рая и ада); от Канчели (элементы монтажности в построении конструкции); от Пярта (небоязнь простоты) – до Лютославского (в принципах формообразования) и Лигети (применение сонористики не как краски, но драматургической необходимости), и…

Какие зигзаги, если творческая жизнь шла без особых перепадов и был постоянным качественный уровень, ниже которого композитор не опускался и выше которого понимался порой в отдельных опусах?..

Зигзаги были

Все, о чем только что говорилось, происходило где-то до 1997 года. ЮВ и сам не раз в наших разговорах делился, что считает 1997-й в определенном смысле переломным и даже этапным. Не в плане написания какого-то отдельно взятого сочинения, в одночасье перевернувшего его музыкальный мир, но как завершение некоего процесса, на протяжении которого что-то пересматривалось, переоценивалось, перетолковывалось и к 1997-му пришло к логическому итогу. Отныне каждое произведение становилось не столько местом продолжения предыдущей творческой линии, предыдущего поиска и решения, сколько местом нахождения нового и непохожего. Того, что не просто расширит собственное музыкальное пространство и станет еще одним шагом вперед, но будет заметно, если не разительно, отличаться от того, что было найдено и реализовано в опусе, созданном до этого. То есть каждое сочинение – как попытка преодоления и очасти опровержения предыдущего опыта: технологического, даже стилевого.

К ЮВ после 1997 года вполне приложимо: что ни опус, то зигзаг!

Кто-то связывает этот «перелом» с тем, что на ЮВ оказали влияние свежие музыкальные веяния: те же спектралисты, сторонники лахенмановской «конкретной инструментальной музыки», иные грани звука и тишины, иные исполнительские техники и приемы Сальваторе Шаррино, радикализмы молодых русских авторов, концептуальные и постмодернистские «происки» коллег по АСМ… Конечно, не без того. Однако, на мой взгляд, все это не было определяющим и решающим. Всему перечисленному отведем процентов десять.

Дело не во влияниях. Вопрос глубже и сложнее. Чем дольше общался с ЮВ, тем больше поражался одной в нем загадочности. Юрий Васильевич – человек с замечательным чувством юмора и самоиронией, позитивным восприятием реальности, коллег, трезвым отношением к истории, политике, происходящему вокруг, прекрасный собеседник и участник дружеских посиделок, заядлый рыболов и уж совсем мне близкий из-за любви своей к футболу. Вроде, все в нем открыто и коммуникабельно. Однако всякий раз после общения с ЮВ не покидало чувство неких в нем внутренних вопросов, сомнений, противоречий и даже крайностей. Словно пообщался с тем, для кого все еще значимы «смешные» вопросы: что есть человек, что есть мир, что добро, что зло? Будто пообщался с тем, для кого вопрос «что» – прежде всего. А уж после – все эти «зачем» и «для чего».

Выскажу предположение: не влияния и воздействия, не открытия и новаторства, не парадоксальные музыкальные идеи и концепты стали переломными для творчества ЮВ, но желание все глубже понять и осознать: что есть моя музыка, что она во мне и что она в мире? И от этого в творчестве Воронцова – неизменные метания и искания философского, религиозного, духовного, неизменные попытки красоты, света, гармонии. И значит, перманентное стремление в своем искусстве использовать то свежее, новое, прогрессивное, которое – пусть это даже иллюзия! – только и способно помочь в постижении вечных вопросов и загадок.

Сказывают: философия начинается там, где кончаются науки, а музыка – там, где исчезают вопросы. Нет, это не воронцовское! Для него музыка и есть вечный вопрос бытия и мирозданья. Так мне представляется.

Профессор Воронцов

Музыку учеников ЮВ слушал неоднократно. Вывод: они очень разные, непохожие, в чем-то взаимоисключающие. Ну скажите, что общего между Анной Музыченко и Алексеем Наджаровым, Евгенией Бриль и Вероникой Затулой, Семеном Сегалем и Анной Шатковской, Петром Айду и Артемом Васильевым, Олесей Ростовской и Ольгой Озерской, Хосе Хуаном Эрнандесом и Нам Енгом? У каждого свой почерк, свой выбор и путь. Никакой, значит, профессорской «давиловки», подстраивания под собственные музыкальные принципы. Объединяет же всех одно – композиторская выучка, знание самых разных техник и внимание к важнейшим гуманитарным вопросам и смыслам.

Возможно, это и есть преподавательская метода профессора Воронцова: сделать профессионалами и приучить постоянно искать и мыслить? Или еще и в том метода, что, сохраняя дистанцию «учитель – ученик», ЮВ не теряет теплых человеческих отношений с учениками и уважения к их музыкальным взглядам, предпочтениям, увлечениям.

Глубинность ЮВ

Сидели за столом мужской компанией. И как-то в шуме-гаме незаметно прозвучал воронцовский рассказ. Кажется, никто на него и внимания-то не обратил. А я, уж простите за вольность, буквально протрезвел. Речь шла об одной поездке – странной, удивительной (тем более для нас, привыкших во всем и везде к комфорту) – в глухую, заброшенную деревню в Новгородской области, куда не добраться ни на каком транспорте, да и неясно, найдешь ее или нет. В деревню, что была малой родиной отца Юрия Васильевича. И вот к ней-то – пешим шагом, с запасом провианта и со спальным мешком. И уж совсем невероятный ночлег: на разбитом пороге полуразрушенного заколоченного дома. И еще более невероятный для городского человека антураж: вокруг сплошь большое и непривычно чистое поле, в ночи вдруг разразившаяся гроза и ощущение полного одиночества, когда рядом ни человека, ни животного.

Я после этого воронцовского рассказа, стал по-иному его музыку воспринимать. Будто открылось в ней нечто исконное, корневое, стержневое, без всякой лубочности, заигрывания с фольклором. Проявилось то, что можно назвать глубинным складом, характером национального мышления, его философии и его художественного мира.

Сам ЮВ говорит, что итогом этой поездки стал опус «с провокационным названием» «Новгородские песни». Но по мне, более сильным (ярким) итогом новгородского путешествия мог бы считаться воронцовский «Обряд» для фортепиано. Допущу: лучшее фортепианное сочинение русской музыки последних лет.

Напоследок – то, что нравится автору этих строк в творчестве ЮВ. По большей части это опусы после 1997-го. Пятая симфония, «Сириус» для фортепиано, «Амулет» для 17 исполнителей, «Микрокосмос» для 8 исполнителей, «Стеклодув» для 7 исполнителей, «Дрейф» для 9 исполнителей, Imago для 10 исполнителей. И еще кое-что, и еще…