Перемежать вокальные номера (сольные и дуэтные) симфоническими фрагментами – традиционная концертная практика. Однако перемежать увертюрами из опер – дело обычное, а членить симфонию и давать ее части между выходами певцов – необычно. Оправданно ли? Едва ли: симфонии все же лучше слушать целиком – смысла и драматической правды в этом гораздо больше. А так, «Пражская» симфония (№ 38) воспринималась как набор красивостей, призванных лишь для одного – дать певцам возможность побольше передохнуть между ариями. Сыграны эти части оркестром были просто превосходно – тонко, точно, со вкусом и пониманием стилистики, отчего еще жальче, что целостного впечатления от симфонии слушатель не получил.

А вот увертюры в качестве «перемены блюд» воспринимались абсолютно уместно, тем более что они предваряли сольные номера из соответствующих опер. Бойкая и изящная увертюра из «Свадьбы Фигаро», открывшая концерт, ожидаемо контрастировала с полной драматизма увертюрой из «Дон Жуана». Логично было бы услышать замечательные оркестровые интродукции и из «Похищения из сераля» и «Волшебной флейты», ибо арии и дуэты из этих опер исполнялись в концерте, но, к сожалению, приоритет был отдан частям «Пражской» симфонии.

Звездами моцартовского вечера выступили маститая сопрано из Перми Надежда Павлова и молодой австралийский баритон Морган Пирс. Павлову столичная публика знает хорошо: она неоднократно пела в Москве в различных концертах, а также гастролировала со спектаклями Пермского театра оперы и балета, номинировавшимися на «Золотую маску». Уместно вспомнить, что свою «Маску» Павлова получила со второго раза – за роль Виолетты в нашумевшем спектакле Роберта Уилсона по «Травиате» Верди. Пирс выступал уже пару лет назад в концертных программах Александра Рудина, но пока, конечно, его имя широко у нас не известно, так что его смело можно назвать «почти дебютантом».

Молодой австралиец поет самый разный репертуар, но в большей степени специализируется на музыке барокко, Моцарте и современных авторах. По признанию зарубежной критики, ему особенно удаются характерные комические роли. Если верить этому, то кто-то мог бы подумать, что причина такой оценки – в неинтересном голосе певца, который больше берет харизматичным актерством. Однако на поверку оказалось все иначе: баритон Пирса достаточно мощен, фактурен, интересен по своим тембральным характеристикам, певец уверенно владеет диапазоном, включая крайние ноты. Ну а его успех в игровых ролях – скорее, свидетельство недюжинных актерских дарований. Моцартовской стилистикой он владеет очень уверенно, причем партиями самого разного плана – и шутовским Папагено, и смекалистым Фигаро, и коварным Дон Жуаном. Правда, из партии последнего Пирс пел отнюдь не драматические, а игриво-флиртовые вещи (серенада Deh, vieni, alla finestra и дуэт с Церлиной), в которых продемонстрировал изящную кантилену, не теряя сочности красок.

Несмотря на то, что вокальных номеров между певцами было почти поровну, не покидало ощущение, что Пирс все же на этом концерте играет роль кавалера, скромно стоящего в тени и призванного оттенять даму: артист был полон галантности по отношению к своей партнерше, которая весьма откровенно и без тени самоиронии держалась примадонной.

Примадонский статус Надежды Павловой подкреплен, прежде всего, участием в проектах самого медийного дирижера России Теодора Курентзиса. Конечно, у певицы есть и собственные достижения (например, Гран-при на престижном Минском вокальном конкурсе и звание заслуженной артистки России), однако имя ей сделало именно сотворчество с маэстро. Именно после этого на нее посыпались всевозможные награды («Золотая маска», «Каста дива» и пр.) – безусловно, заслуженные, и все же эти обстоятельства волей-неволей заставляют приглядываться к ее искусству пристальней. Тем более, когда певица выступает с другими дирижерами.

В моцартовском концерте Павлова спела Сюзанну, Донну Анну, Церлину, Констанцу и Папагену – героинь разных, дающих палитру моцартовских образов. Чувство сцены и артистизм – ее сильные стороны. Равно как и очевидный бойцовский характер, самообладание и в определенной степени бесстрашие браться за партии, которые не вполне соответствуют ее кондициям и техническим возможностям. И иногда побеждать и на этом поле. Стилистику Моцарта она хорошо чувствует, умеет петь изящно, деликатно фразировать, не откажешь ей в выразительности и музыкальности. В силу этого можно так уж сильно не сосредотачиваться не на самом красивом, откровенно бедноватом тембре и не всегда удающихся колоратурах (у Донны Анны они были в целом хороши, у Констанцы – категорически нет). Однако в век господства медийных технологий такие нюансы уже мало кого волнуют: зал принимал «любимую певицу Курентзиса» с вполне искренним воодушевлением – или не замечая, или охотно прощая ей помарки и несовершенства.