Имя Василия Петренко стремительно набирает популярность в столичных музыкальных кругах, а его репутация как одного из самых интересных малеровских дирижеров еще более укрепилась после июньской трансляции Пятой симфонии с фестиваля в Новом Иерусалиме. Теперь все рвались услышать живьем Вторую, и в КЗЧ был аншлаг.

Петренко сразу же задал проникновенно-задумчивый тон, свободный от чрезмерного пафоса, истерических стенаний и нагнетания эсхатологического ужаса. Казалось, он ничего не интерпретирует, а просто рассказывает от первого лица о «приключениях мыслей и чувств», рефлексирует вместе с автором по поводу вечных вопросов жизни и смерти и делает все это так, что слушатель ощущает себя участником процесса. Огромная симфония воспринималась как захватывающий, многослойный роман, когда, даже сколь угодно хорошо зная музыкальный текст, с неослабевающим интересом ожидаешь, что же будет дальше.

Островки лирики приобретали у Петренко щемяще пронзительный характер, напоминая о финале Первой симфонии и уже предвещая Adagietto Пятой. Гротеск третьей части казался совсем уж зловеще-безнадежным. Гигантская по объему пятая часть, со всеми ее апокалиптическими видениями, нигде не скатывалась в откровенный хоррор, а в финале обретение гармонии превалировало над разрешением вопросов веры. Удивительным образом маэстро «вчитывал» в эту симфонию нечто от бетховенского классицизма, а хоровой финал вдруг в чем-то срифмовался с «Одой к радости». Да и вся симфония воспринималась вполне в бетховенском духе как путь через внутреннюю борьбу к победе человеческого духа. При этом менее всего думалось о вроде бы центральной идее симфонии, отраженной и в названии («Воскресение»), и в поющемся тексте. Впрочем, и сам Малер больше верил в воскрешающую силу искусства, чем в загробное воскресение.

ГАСО, в последние годы много играющий Малера, показал себя наилучшим образом. Правда, как показалось, в первой части оркестр еще по-настоящему не разогрелся, и линия напряжения между ним и дирижером то и дело ослабевала, но уже со второй отдача была полной.

На высоте были «Мастера хорового пения» Льва Конторовича и солисты – одаренная Дарья Терехова и особенно – поразительная Элизабет Кульман.

***

Через день в «Зарядье» Валерий Гергиев с оркестром Мариинки представили сверхамбициозный проект: шесть симфоний Чайковского менее чем за сутки. И если КЗЧ собрал на открытие чутких и разборчивых слушателей, то «Зарядье» в основном заполнили неофиты, и для них приходилось перед каждым отделением повторять, как мантру, что «аплодировать между частями не принято». В каждом концерте – два в субботу вечером и один в воскресенье утром – звучало по две симфонии (плюс в качестве «довеска» по одной инструментальной пьесе в исполнении одного из лауреатов последнего Конкурса Чайковского: надо же напомнить лишний раз, кто именно там «командует парадом»). Сама идея подобного марафона ассоциируется, скорее, со спортом, нежели искусством. Трудно ожидать при этих условиях откровений. Их почти и не было. Как, впрочем, и конфузов.

Тут стоит пропеть хвалу оркестру. По части мобильности и выносливости этот коллектив абсолютно вне конкуренции. Ни одному другому не приходилось пропускать через себя такое количество самой разнообразной музыки, осваивая ее в рекордно короткие сроки. Никто не играет за год и половины такого количества спектаклей и концертов. А уж столько переездов-перелетов никому из их коллег даже в страшном сне не приснится. При этом все работает как отлично отлаженный механизм. А если без своего шефа музыканты зачастую играют заметно хуже, то не только в силу того, что человеческая природа берет свое, но еще и потому, что уже довольно длительное время к оркестру не подпускаются крупные дирижеры, способные составить реальную конкуренцию Гергиеву. (Как не вспомнить по контрасту тот же ГАСО, где прекрасно сосуществуют два лидера – Юровский и Петренко и постоянно появляется за пультом еще немало дирижеров первого ряда.)

Для мариинцев шесть симфоний Чайковского за 22 часа – едва ли не отдых: суммарно по времени это примерно равно одной опере Вагнера, но гораздо легче технически. И оркестр, действительно, сыграл все с очень достойным качеством. А вот о дирижерской интерпретации можно было говорить лишь в редкие моменты. Все-таки каждая симфония представляет собой отдельный мир, в который надо успеть войти и вжиться.

Настоящей удачей от начала и до конца стала лишь Пятая симфония. Во всех остальных встречалось немало отдельных ярких мест, но в сколько-нибудь целостную картину они не складывались. Форма дробилась, а то и вовсе расплывалась, пульс появлялся и исчезал. Одни части буквально сминались в бешенной гонке, другие расползались из-за неоправданных внутренне замедлений.

Первую симфонию маэстро попытался «подтянуть» к трем последним, нагнетая трагизм там, где у автора присутствуют, скорее, грусть и легкое смятение, и с безучастным равнодушием промахивая всю лирику. Вторая, похоже, в принципе не вызвала у него энтузиазма, и в зал повеяло откровенной скукой. Зато немало хорошего было в Третьей, но в единое целое она так и не выстроилась, оставаясь на фрагментарно-сюитном уровне.

В Четвертой симфонии Гергиев очень ярко, образно и выразительно подавал все, что связано с фатумом, но едва ли не засыпал на меланхолических рефлексиях первой и второй частей. Скерцо прозвучало, как отдельная пьеса, а финал – впечатляюще, но чересчур сумбурно.

Пятая симфония, действительно, была хороша по самому большому счету. Про Шестую этого не скажешь, хотя первая часть и особенно финал несомненно удались. Вторая часть получилась скомканной, а ее необычная изломанная ритмика – спрямленной. Третья с самого начала была запущена на максимальной скорости (вспомнилось даже булгаковское: «Маэстро, урежьте марш!»). Но Гергиев умеет поставить эффектную точку. В Шестой ею стал не только собственно финал, но и театрально выдержанная пауза после последней ноты, когда по меньшей мере минуту маэстро вместе с оркестром пребывали в положении «замри», будто это их только что отпевала музыка…

А всего несколько часов спустя оркестр во главе со своим шефом уже открывал сезон в Мариинке. «Гвозди бы делать из этих людей…»

Фото Александры Муравьевой и Лилии Ольховой