Мировая премьера этой оперы в 1887 году состоялась именно на сцене Мариинки и оказалась не слишком успешной: спектакль прошел двенадцать раз и был снят «ввиду отсутствия сборов». Спустя более чем полвека театр попытал счастья с «Чародейкой» еще раз, в марте 1941-го, но вскоре в блокадном Ленинграде было уже не до нее. В третий раз Мариинка отважилась обратиться к «Чародейке» в 2003-м, и вновь спектакль прошел заветные двенадцать раз и, казалось, канул в Лету. Мистика? Истинно: не опера – чародейка! Но, как говорится, не на того напали: Валерий Гергиев от задуманного не отказался и еще через полтора десятилетия вернулся к спектаклю начала третьего тысячелетия, сделав его капитальное возобновление.

Работа Дэвида Паунтни является копродукцией с лиссабонским театром «Сан-Карлуш»: в 2003-м премьера прошла именно там и лишь потом на Мариинской сцене. За прошедшие годы постановка возобновлялась в Неаполе, а в Петербург вернулась уже на сцену Мариинки-2. Спектакль, как водится у британского мэтра, радикально режиссерский, но гармоничный и интересный, играющий новыми смыслами и, безусловно, режиссерски сделанный: детали пригнаны друг к другу, как в цейсовском часовом механизме. Его эстетика может не нравиться и даже возмущать, но высокий уровень профессионализма отрицать просто бессмысленно.

Паунтни переносит действие нижегородской трагедии из глухого Средневековья в эпоху Чайковского и его либреттиста Ипполита Шпажинского. Владислав Сулимский в роли главного злодея оперы князя Никиты Курлятева – вылитый царь Александр III. Белоснежные своды его дворца, в обеденной зале которого под звуки увертюры чинно располагается все с виду благополучное благородное семейство, в первой же картине окрашивается режущим глаз кричащим красным – постоялый двор кумы Настасьи без экивоков превращен в фешенебельный бордель. Тем самым Паунтни до крайности обостряет «линию обвинения»: гнездо свободолюбивых, вольных нижегородцев оказывается и вправду тем, о чем говорят дьяк Мамыров и его подпевалы, – домом терпимости. Свобода как вседозволенность, воля как беспутство: образ сильный, яркий, но противоречивый, небезупречный по отношению к авторам оперы.

Понятно, почему это нужно режиссеру: чтобы на контрасте еще более высветлить образ главной героини. «Гулящая баба» Настасья – не просто приветливая и веселая хозяйка. Несмотря на то, что она владелица заведения с сомнительной репутацией, достоинства у нее – на столбовую дворянку, а учитывая перенос во времени (сценография Роберта Иннеса-Хопкинса и костюмы Татьяны Ногиновой), в героине можно угадать черты не то Анны Карениной, не то Настасьи Филипповны. Красивая, с великолепной осанкой и гибким станом, естественная в каждом движении и взгляде эта вдова, безродная сирота, даст фору самой императрице. Ее ум, проницательность, смелость – все, что заложено авторами в прекрасный образ, высвечено в предлагаемых обстоятельствах режиссером с необычайной силой. Его версия полностью оправдывает название оперы – у «Чародейки» есть героиня, смысловой центр всей истории.

Решенная в одной декорации, которая попеременно оборачивается то княжескими хоромами, то приютом Кумы, постановка визуально эффектна: едкая черно-бело-красная гамма придает всей картинке элемент строгой графичности и одновременно эмоциональной взвинченности. Европеизированный антураж в сочетании со старорусской речью (такая она у Шпажинского – нарочито стилизованная до вычурности) смотрится парадоксально и емко: это противоречие словно выдает в лощеных барах во фраках и цилиндрах посконно-сермяжных русских, которые лишь надели европейские костюмы, но европейскими ценностями пренебрегают, лелея своеволие, грубость, дикарские нравы.

Удались режиссеру массовые сцены. Первая картина, многолюдная и лоскутная, выстраивается в интересную бытовую зарисовку, на удивление гармоничную в контексте публичного дома. Реалистической правдой веет от яростного объяснения Князя и Княгини, а захватывающей лирикой – от половодья чувств, что увлекают так странно встретившихся Куму и Княжича. Лишь четвертый акт, всегда проблемный в этой опере, и у Паунтни выходит менее внятным, чем прочие. Он объединяет в одном персонаже Мамырова и колдуна Кудьму, придавая ему внешние черты Гришки Распутина. Но эта находка не спасает, и акт, который положено разыгрывать в лесной чаще на берегу Оки, запертый в пространство все того же белоснежного бокса, смотрится искусственно.

Музыкальная интерпретация позволяет расслышать все немыслимые красоты оперы. Оркестр под управлением Валерия Гергиева буквально ворожит, выплескивая в зал неимоверную выразительность. В гергиевских руках партитура приобретает необыкновенную пластичность, слушается увлекательно. Если бы «Чародейку» исполняли так всегда, она вполне могла бы стать хитом, по крайней мере, в России.

Густо населенная разнохарактерными персонажами опера предстала гармонично и ансамблево. Особенно стоит отметить работы Елены Стихиной (Кума) и Владислава Сулимского (Князь). Ясный, сильный и чистый голос первой, ровный во всем диапазоне, со сверкающим верхом подарил «Чародейке» нереальную героиню-красавицу, поющую свободно, без малейшего напряжения. Таких в опере встретишь нечасто. Мощный и сказочно насыщенный баритон второго нарисовал страшного, но безумно интересного отрицательного героя, убедительного от и до. А в знаменитой финальной сцене безумия, изнурительной и коварной, Сулимский без преувеличения достигает вершин трагедийности.

Фото Наташи Разиной, Валентина Барановского ©Мариинский театр