Недавно на прогрессивном лейбле Fancy Music вышли сразу два альбома Сергея Загния – &laquoThe Well-Tempered Clavier» («Хорошо темперированный клавир») и &laquoFragments from “Swan Lake” by Piotr Tchaikovski» («Фрагменты из “Лебединого озера” Петра Чайковского»). Казалось бы, оба отсылают к шедеврам давно минувших лет, но отсылки эти очень разные. Прояснить ситуацию мы решили у самого композитора и заодно поговорили с ним обо всем, что так или иначе связано с его сегодняшними проектами.

– Мне всегда казалось, что в концептуальном плане вы – продолжатель Джона Кейджа. Насколько это так или не так?

– Я почти не ощущаю себя последователем Кейджа. Конечно, что-то от его концептуальности, может быть, есть, пройти совсем мимо этой фигуры современному композитору трудно, но о Кейдже я обычно мало думаю.

– Вы присутствуете практически на всех кейджевских проектах, в том числе на концертах, посвященных его недавнему юбилею. Помню ваш римейк 2001 года Вариаций op. 27 Антона Веберна, где на экране демонстрируется препарированный оригинал со стертыми головками нот в полной тишине, и длительность этой тишины соответствует времени исполнения – чем не аллюзия на кейджевские &laquo4’33’’», где со сцены тоже не доносится ни единого звука? По-существу, это диалог с Кейджем.

– Да, здесь я тоже стараюсь исследовать природу восприятия. Концептуальный аспект для меня крайне важен, но чаще важнее музыка как таковая.

– Раньше вас можно было назвать концептуалистом (у вас ведь даже есть своя страничка на концептуалистском сайте Сергея Летова), а сейчас вы себя к концептуалистам уже не причисляете?

– Концептуализм, безусловно, есть, но только как аспект, как добавочный момент. Раньше я, как Владимир Мартынов, думал, что важны слова, а сейчас для меня они почти ничего не значат, говорить стало неинтересно.

– А мне-то казалось, что в вашей музыке главное – идея, а не ее реализация. Раньше у вас были подробные, литературно оформленные комментарии к произведениям, а сама музыка, как мне представлялось, была чем-то вроде их иллюстрации.

– Нет, все с точностью до наоборот. Был короткий период в 2–3 года, когда я делал перформансы, интересные по идее, но не сильно заботился о качестве музыки. Потом понял, что изменяю музыке и от этого мне нехорошо. И я понял, что музыка – главное, прежде всего – музыка. Комментарии, однако, это совсем другое дело. Комментарии – часть художественного замысла. Иногда они помогают заострить внимание на важной для меня проблеме, иногда, наоборот, я стараюсь отвлечь внимание слушателя на что-то второстепенное.

– К какой композиторской организации вы наиболее близки?

– Я, как кошка, гуляю сам по себе.

– Между тем вы довольно часто показываете свои опусы на Ассоциации современной музыки и с интересом выслушиваете подчас резкую критику коллег по цеху…

– Когда меня зовут, я почти никогда не отказываю. Если кто-то хочет иметь со мной дело, я всегда рад. Виктор Екимовский включил меня в АСМ, но вообще-то композиция – дело индивидуальное, никаких обязательств ни перед кем я брать на себя не хотел бы.

– Но ведь АСМ и есть сообщество индивидуальностей, наверное, каждый асмовец думает примерно так.

– Наверное. Кроме всего прочего, это приятные люди, с которыми интересно дискутировать.

– Может быть, вам близка музыка кого-то из ныне живущих коллег другой ассоциации?

– Из ныне живущих мне трудно кого-то назвать (разве что моих друзей Луиса Энрике Юдо и Жильбера Делора, есть, конечно, еще). В свое время, когда мне было лет восемнадцать, очень сильное влияние на меня оказал Арво Пярт, например. Из не очень современных – Стравинский, Прокофьев, Берг… Но теперь я уже в том возрасте, когда влияния уже в прошлом, когда есть уже самодостаточность, когда яблоня уже выросла и приносит плоды. Я соотношу себя с другими, но стараюсь делать то, что никто не делает.

– Хотя в наше время очень сложно найти такую нишу.

– Да, но я имею в виду не только что-то принципиально новое в плане приемов и средств. Это может быть и новый взгляд на старое, какой-то новый аспект.

– История с «Лебединым озером» Чайковского, изданная на диске с ансамблем NYYD под управлением Томаса Вавилова, – как раз такое новое прочтение старого.

– Это очень важная для меня история. Могу процитировать написанную мной аннотацию к этому диску, лучше сейчас все равно не скажу: «“Фрагменты” возникли в связи с театральным проектом “Лебединое озеро”. Исходная музыкальная идея такова: по возможности сохраняя музыку Чайковского, убрать из нее чрезмерный пафос и излишнюю сентиментальность – то, что вызывает сейчас чувство неловкости. В процессе работы появились и другие изменения. Одни делались по причине технической необходимости – вместо оркестра в нашем распоряжении был камерный ансамбль. Другие направлены на преодоление эстетики «наивной простоты»: в партитуру были введены некоторые знаки «аристократической избыточности» – перестановки, контрапункты, переходы и т.п. Третьи изменения помогают обнаружить связи и параллели: иногда пьесу неожиданно венчает каденция в духе XV века, иногда – почти незаметно – появляется цитата из симфонии Брукнера и т.д. Важный аспект – это также отсутствие изменений. Многие эпизоды, а иногда и целые пьесы остались почти в первоначальном виде. Внешне почти такие же, они как бы переписываются, перечитываются или переслушиваются заново и через это – во внутреннем плане – наделяются другим смыслом (как это описано в тексте Борхеса «Пьер Менар, автор “Дон Кихота”»). Отсутствие изменений в особенной степени заостряет проблему авторства и связанную с ней проблему новизны – обе имеют принципиальное значение для данного произведения».

– У Юрия Каспарова есть ироничная постмодернистская переделка «Щелкунчика» Чайковского. А ваше отношение к «Лебединому озеру» того же автора насколько несерьезно или, наоборот, серьезно?

– Абсолютно серьезно. Я очень люблю «Лебединое озеро» и восхищаюсь деталями этой партитуры.

– Понятно, хотя я вам иногда не очень верю насчет серьезности отношения. Может быть, случай с «Лебединым озером» действительно не имеет «второго дна», но вот случай с «Хорошо темперированным клавиром», вероятно, имеет – там же используется расстроенное пианино, что не может не вызвать улыбку у тех, кто знает, что такое ХТК.

– Нет, и здесь все серьезно. Но если юмор понимать космически, то самая удачная шутка, самое смешное, что только есть, это Вселенная, которую Господь сотворил, и человека в ней. Если мироздание воспринимать как большую шутку, тогда, конечно, ирония разлита во всем и существует везде. Что же касается моего «Хорошо темперированного клавира», то там я играю на инструменте, который именно для этой моей музыки является «хорошо темперированным», т. е., идеально хорошо «настроенным». Это пианино из инсталляции Владимира Смоляра &laquoDie Kunst der Fuge» (ее фото помещено в буклете диска); кроме основного инструмента в ней присутствует «лампа-маятник» – механическое звучащее устройство.

– Вы мне напоминаете Бастера Китона, который никогда не улыбается и демонстрирует абсолютную серьезность, но при этом делает смешные вещи. А что за пианино, какой фирмы?

– Вместо фирмы там стоит «Искусство фуги» по-немецки. Это ведь арт-объект.

– На этот раз материал никак не связан с первоисточником, т. е. с «Хорошо темперированным клавиром» И.С. Баха (помимо самого названия), и скорее отсылает к более ранним образцам (в начале, например, возникает очевидная ассоциация с одним из хроматических ричеркаров Джироламо Фрескобальди).

– Если говорить об ассоциациях, то я почему-то вспоминаю «Шесть маленьких пьес» Арнольда Шенберга op. 19. По настроению это то же, что немецкий экспрессионизм в живописи, «мутновато-сероватая тревога».

– Аллюзия на шестую из упомянутых пьес действительно заметна. Хотя мне показалось, что этот ваш диск эмоционально довольно сдержан (кроме, пожалуй, Прелюдии № 4).

– Это вопрос восприятия. Вообще все, что я делаю – предельно эмоциональная музыка. И если она так не слушается, значит, она воспринимается по касательной. Мне это знакомо по собственному опыту. Когда-то давно шенберговская Серенада op. 24 казалась мне холодной и рассудочной, но после многих прослушиваний я вдруг понял, что она абсолютно горячая, как раскаленная лава.

– И все же существует восприятие композитора «изнутри» и восприятие слушателя «извне» – между ними всегда есть определенная разница. Вы преподаете полифонию в Московской консерватории. Это как-то отразилось на вашей музыке в целом?

– Преподавание – это одно, а сочинение музыки – другое. Это разные виды деятельности, которые мало пересекаются.

– Ваши опусы изобилуют полифоническими приемами и фактурами, в них много отсылок к Баху, это очевидно.

– С Бахом у меня особые отношения с раннего возраста, и именно поэтому я преподаю полифонию. Именно поэтому в моей музыке встречаются ассоциации с баховским стилем в частности и с барокко в целом. Хотя чем бы мы ни занимались, наверное, все как-то отражается на музыке, которую мы сочиняем, пусть мы этого и не осознаем.

– А почему вы не преподаете композицию?

– Я не хочу нести ответственность за сочинения учеников.

– Какие свои произведения вы считаете лучшими?

– Да почти все. Есть некоторые сочинения, процента два-три, не буду называть, которые я меньше люблю, но в основном мне нравится то, что я делаю. Например, для меня важны «Магические звезды». Там использованы технические приемы, которые раньше никто не применял.

– По-моему, в этом сочинении есть какая-то игра с числами. Есть ли там числовая символика?

– Нет, символику я не предполагал. Но ведь мы можем ее вообразить себе сами.

– Будет ли что-то новое из ваших сочинений исполняться на грядущем ноябрьском фестивале «Московская осень»?

– В этот раз нет.

– Почему?

– Лень идти в Союз композиторов, подавать заявку и вообще лень что-то устраивать. Сейчас я выступаю и так достаточно часто, причем в самых разных качествах.

– Есть ли совсем новые проекты?

– «Музыка для нормализации дыхания» для 12 сопрановых блок-флейт, например. Не хочу рассказывать более подробно, пока проект не завершен и не реализован.

– В чем заключается ваше творческое кредо?

– Делай, что хочешь. В действительности это не так просто, как можно подумать. Ведь часто нам кажется, что мы хотим чего-то, чего на самом деле не хотим. А в других случаях мы, наоборот, боимся признаться себе в наших истинных желаниях. К «делай, что хочешь» можно добавить «по возможности не навреди».