Тему циклу дала сама жизнь – 16 июня не стало Рождественского, чьей памяти посвятили три концерта. Их программы были объявлены задолго до того и напоминали филармонические абонементы самого Рождественского, дважды получавшие название «Мозаика». Но надо быть Геннадием Рождественским, чтобы пестроту обратить в объединяющий замысел, – трем дирижерам добиться этого труднее. Неоднородность абонемента заставляет предположить, будто он интересует Юровского меньше прежнего. Это особенно заметно на фоне афиши предстоящего фестиваля «Другое пространство», где во всем виден его бескомпромиссный почерк.

ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ

Завершившая абонемент программа Петренко («Ромео и Джульетта» Чайковского, Скрипичный концерт Корнгольда, «Петрушка» Стравинского) выглядела наиболее традиционной из трех: увертюра, концерт, крупное оркестровое сочинение. И наиболее интригующей: Михаила Юровского мы почти не знали как оратора, но все же знали давно, с Петренко знакомы пока умеренно, как с оратором – тем более. Почти ровесники с Владимиром Юровским, они кажутся антиподами во многом, что слышно хотя бы в их записях Чайковского. Это проявилось и в словах: Петренко придерживался не вполне серьезного тона, как бы слегка иронизируя в адрес и института конферанса, и слишком серьезных коллег.

Эрих Вольфганг Корнгольд мало знаком слушателям: в ответ на вопрос Петренко, кто знает это имя, поднялось несколько десятков рук – и то, по словам маэстро, чаще их бывает две-три. Между тем, Корнгольдом восхищались Малер и Рихард Штраус, его учил Цемлинский, а оперу «Мертвый город» часто ставят до сих пор. Более изобретательна его опера «Чудо Элианы», однако композитора лучше знают как автора киномузыки и написанного на ее основе Скрипичного концерта. Он очевидно уступает «Чуду Элианы», но для публики куда более доступен и к тому же осенен именем Яши Хейфеца, в 1947 году сыгравшего премьеру. Вероятно, именно это продлевает жизнь концерту: появившийся в одну эпоху с концертами Бартока, Прокофьева, Шостаковича, он скромнее их во всех отношениях.

Акико Суванаи, победительница IX Конкурса Чайковского, добросовестно сыграла концерт на скрипке, когда-то принадлежавшей самому Хейфецу. И без комментариев было слышно, что автор много писал для кино (Юровский играл его музыку к фильму «Морской ястреб»): из броских, ярких тем не складывалась драматургия сочинения, скорее похожего на сюиту. Вторая часть, от которой по законам жанра ждешь контраста с первой, звучала все той же «песней торжествующей любви», а в третьей автор явно не справлялся с формой, хотя и дарил еще одну тему, которая украсила бы заставку любой мировой кинокомпании.

Зато гимн счастливой любви был более чем наглядным – особенно вслед за «Ромео и Джульеттой». Эмоциональная интерпретация Петренко напоминала светлановскую, но местами исполнение казалось недорепетированным, словно основные силы отдали Корнгольду и Стравинскому. И «Петрушка» был исключительно хорош: прочтение Петренко пенилось и искрилось, а стихия ярмарочного загула соединялась с ощущением подлинной сказочности.

После предыдущего концерта представить себе другой финал цикла было почти невозможно.

КТО ВИНОВАТ?

Как и год назад, Владимир Юровский оставил себе только один концерт, сделав все для того, чтобы по насыщенности вечер воспринимался как два. Последний номер, Одиннадцатая симфония Шостаковича, начался после половины десятого – Юровский и здесь показал себя наследником Рождественского! Однако если прошлогоднее вступление к Седьмой Малера напоминало урок музлитературы, то нынешние слова маэстро отличал куда более яркий общественно-политический уклон. И хотя не все выдержали до конца, до поры зал был переполнен: публике подобный разговор необходим.

В первом отделении звучали сочинения Мусоргского в оркестровках Буцко, Денисова, Шостаковича. Из трех пьес, к которым приложил руку Буцко, наиболее эффектна «Близ южного берега Крыма»: Мусоргский предстал провозвестником будущих открытий Римского-Корсакова и Равеля. И здесь же Юровский позволил себе от лица Мусоргского и Буцко ответить на вопрос о Крыме, показав дух музыки, – восточный, а не русский и не украинский. Шестиминутная пьеса оказалась шедевром оркестровки, тогда как две другие – скорее напоминанием об оригинале: Соната для фортепиано в четыре руки и «Страстный экспромт «Воспоминание о Бельтове и Любе»». Здесь стоило бы по примеру Петренко спросить, кто помнит Бельтова, героя романа «Кто виноват?» Герцена.

Зато само имя Герцена, названное Юровским, расширяло контекст разговора – недаром дальше речь шла о Мусоргском и Шостаковиче как о композиторах социальных. Но до того звучал цикл «Без солнца» в оркестровке Денисова (солист Николай Диденко), расширивший контекст еще сильнее: говоря о Мусоргском, о его алкоголизме и смерти в 42, Юровский сравнил его с Высоцким. Проводя параллели между Мусоргским и Дебюсси, напомнил о том, как последнему доводилось играть «Картинки с выставки» у Надежды фон Мекк. Наконец, поразил тем, как оркестровка Денисова не похожа на его собственные сочинения, как она высветляет текст и музыку. Поразмыслив о необходимости новой оркестровки «Хованщины», Юровский представил общепримиряющий «Рассвет на Москве-реке» в версии Шостаковича.

«ФЕДОТОВ ЛИШЬ ЗАБИВАЛ ГОЛЫ»

Второе отделение, посвященное симфонии Шостаковича, стоило отдельного концерта, а количество приводимых дирижером параллелей было уже на грани возможностей восприятия. Поведав о кризисе, который Шостакович переживал в пору создания симфонии, Юровский вдруг предложил залу спеть песню «Вы жертвою пали», ставшую основой ее третьей части. Публика, заранее получившая тексты и ноты, с готовностью откликнулась, учтя просьбу петь тихо, ведь «полиция строга к запрещенным песням»; до финального куплета «А деспот пирует в роскошном дворце, // Тревогу вином заливая» дело не дошло.

Это был жест редкой выразительной силы даже для Юровского, однако он не перешел сразу к симфонии, предварив ее миниатюрой «Русские похороны» Бриттена, написанной на основе той же темы. Чтобы не лишать аудиторию последних сил, Юровский не сказал о том, что пьеса Бриттена появилась одновременно со статьей «Сумбур вместо музыки»; что тема «Вы жертвою пали» используется и в «Траурном концерте» Хартмана, сыгранном в этом же абонементе три года назад; что он, Юровский, уже исполнял пьесу Бриттена в Москве – через пять дней после того, как был назначен худруком ГАСО; что пьеса Бриттена, где траурную песню поглощает марш, – модель не только будущей симфонии Шостаковича, но и его творческого метода, использованного еще в музыке к фильму «Новый Вавилон».

Одиннадцатую симфонию не отнесешь к раритетам, но и шлягером не назовешь: в Москве ее слышали в 2012 и 2014 гг. соответственно, исполнения прежних лет вспомнить труднее. Юровский дал ей впечатляющую характеристику: «Это своего рода эмоциональная тюрьма, тут нет места ни для аплодисментов, ни для роздыха». И опять удивил, сказав на манер ведущего новостей: «И в заключение – о футболе». Он напомнил о столетии со дня убийства Мирбаха, вернувшего Россию к однопартийной системе, и о том, что Шостакович был страстным болельщиком. Затем прочитал письмо Шостаковича Исааку Гликману о несчастливой судьбе футболиста Федотова с его чисто хармсовским рефреном «Федотов лишь забивал голы». Только после началась симфония.

Надо быть Юровским, чтобы все вышеперечисленное не слилось в нагромождение фактов, но настроило бы на внимательное слушание. Взять письмо Гликману – такое грустное, такое смешное, прочитанное самым серьезным тоном: к чему оно? Вероятно, к многослойности повествования Шостаковича, к тому, что название симфонии и ее частей не следует понимать ни буквально, ни как фигу в кармане: не зря Юровский не стал говорить о параллелях с венгерскими событиями 1956 года. К тому, что насилие – вечно, непобедимо, и эта музыка – о любом насилии, даже если мелодии отсылают к конкретной эпохе и звучат чересчур плакатно. Дирижер настроил публику, оркестр и себя на то, чтобы с максимальным вниманием услышать и преподнести каждую деталь. А сногсшибательный результат вновь говорил о том, насколько уникален Юровский – интерпретатор и просветитель. Даже если в абонементе участвует еще один великолепный дирижер с той же фамилией.

МЕЧТЫ О ЛЕТЕ

Открыв вечер словами о Геннадии Рождественском, Михаил Юровский и говорил в его манере: степенно, за столом, по написанному тексту – и программу составил в его традициях. И хотя мотет Exsultate, Jubilate Моцарта мог показаться вставным номером, здесь виделась параллель с последним филармоническим абонементом Рождественского «Моцарт и...», где Моцарт встречал и Прокофьева, и Шостаковича. Юровскому доводилось пересекаться с обоими, а с Шостаковичем и играть в четыре руки.

Вечер начала «Летняя ночь» – сюита из оперы «Обручение в монастыре». С Владимиром Юровским Госоркестр играет Прокофьева особенно часто, близок Прокофьев и Михаилу Юровскому – неудивительно, что музыка буквально отскакивала от смычков. Лучшим номером сюиты стала вторая часть – Серенада, которую украсил ярким соло виолончелист Пауль Суссь. Мотет Моцарта удачей не стал: оркестр будто остался во власти прокофьевской стихии, не перестроившись на венскую классику, хотя четыре года назад с Михаилом Юровским стилистически точно исполнял одну из симфоний Гайдна. Ольга Перетятько в свою очередь будто заранее настроилась на Рахманинова, где был так уместен драматизм, не подходивший Моцарту.

Короткий раздел концерта, посвященный Рахманинову, воспринимался отдельным приношением Рождественскому: спеть три романса в оркестровках троих авторов, один из которых за пультом, – идея абсолютно в его духе. Вокализ в переложении самого Рахманинова предстал не традиционным бисом, но мощной лирической сценой, сжатой до миниатюры, «Здесь хорошо» в версии основателя династии Владимира Юровского-старшего – интерлюдией, а «Не пой, красавица» в оркестровке самого Михаила Юровского – на удивление грозным предупреждением, смягченным блестящим виолончельным соло Антона Павловского.

Программу завершила Девятая симфония Шостаковича, первые три части которой Михаил Юровский уподобил миру маленьких человечков, вспомнив «Приключения Незнайки» Носова – еще одно неожиданное расширение контекста – и сказав о зловещем соло фагота в Largo (его превосходно сыграл Михаил Урман), предвещающем ужасы 1948 года. Симфония разогналась не сразу, но, начиная с томительных аккордов струнных в Moderato, задышала в полную силу, порадовав безупречной медью в Presto. И все же в памяти возникала Девятая двухлетней давности, когда на своем юбилейном вечере Рождественский трактовал ее абсолютно по-новому, заменив томительность жутью, а финал представив настоящим шествием сил зла, ничуть не похожих на маленьких человечков. Исполнению Юровского не хватало малого – этой новизны взгляда. Зато Шостакович не впервые оказался главным композитором «Историй с оркестром», что можно только приветствовать. А мы ждем осеннего «Другого пространства», мечтая об «Историях» следующего лета.

На снимках: М. Юровский, В. Юровский, В. Петренко