Кажется, та нелепейшая постановка А. Вэйро теперь уже окончательно канула в Лету: ходить на нее зритель перестал давно… Но то были изначально прихотливые комедийно-интеллектуальные эмпиреи классицизма, а «Мадам Баттерфляй», хотим мы этого или нет, была, есть и в веках будет пронзительным сгустком неистребимо жгучего мелодраматизма, тем, что на публику всегда действует особенно сильно – практически безотказно. Так что «избавиться» от этой постановки будет совсем нелегко, а скорее, даже и невозможно.

Мелодраму с непритязательным сюжетом, лишь в финале перерастающую в трагедию главной героини, замешанную на эстетике «кровавого» итальянского веризма с самурайским на сей раз оттенком, существенно «оправдывает» и возвеличивает еще один ингредиент – детально проработанный мощный симфонический пласт. Спрос на это произведение предрешен, и как его ни поставь, поистине бессмертная магия названия всегда будет заставлять публику идти в театр именно на оперу Пуччини, а вовсе не на то постановочное «нечто», что «расцвело» вдруг в Москве, но не пышным цветом, а безликим и серым.

По-видимому, в понимание режиссера, раз уж он согласился со сценографом, хорошо укладывается то, что все действие спектакля происходит внутри серой бетонной коробки с покатым к авансцене, довольно крутым настилом. Внутри нее весьма странной жизнью, больше похожей на анабиоз, живут марионеточные персонажи, и в этой жизни хватает и реалистичности, и карикатурности, и даже откровенного китча, но нет главного. Нет того, что в ткань четко прописанного в либретто времени и места действия врезалось бы как единое целое, испокон веков называемое драматургией. Вместо оперы – оперная инсталляция, можно даже сказать, расширенный semi-stage в костюмированном виде, и на этот шедевр Пуччини высокоинтеллектуальное воображение режиссера Дениса Азарова, сценографа Алексея Трегубова и художника по костюмам Павла Каплевича предлагает взглянуть, заново изобретая велосипед, давно изобретенный и в новых интеллектуальных изысках абсолютно не нуждающийся. Есть еще и художник по свету Сергей Скорнецкий, но на сей раз его функция – заведомо прикладная, техническая.

Когда читаешь предпосланные премьере экспликации режиссера, сценографа и художника по костюмам, которые, надо сказать, довольно интересны как некий «умный артефакт», но абсолютно не аргументированы, это одна сторона дела. Но отцы спектакля – вовсе ведь не его адвокаты и не артисты разговорного жанра, а их творческий результат на выходе – созданная ими театральная продукция. Увы, с открытием занавеса весь интерес к разговорной прелюдии пропадает, ибо то, что в тоске и унынии приходится созерцать на сцене, – вовсе не история, заложенная в либретто и музыке, а надуманное параллельное действо, привнесенное в угоду амбициям самовыражения постановщиков. Им кажется, что их «крутая фишка» – синтез мелодрамы и поп-арта, страстей итальянского веризма и прагматичности общества потребления, музыки Пуччини и эстетики Уорхола.

С точки зрения сценического решения, перед нами – набор локальных мизансцен, но каждая новая из предыдущей логически не вытекает: сквозное развитие отсутствует. Мизансцены локальны в буквальном смысле, ибо «сидят» в разных «квадратах» настила (позиционной «шахматной доски»), а персонажи-фигуры, пусть и в человеческом облике, – «засушенная» режиссером «энтомологическая коллекция». На позициях-квадратах вместе с бабочкой Чио-Чио-сан и мотыльком Сузуки (ее служанкой) возникают и более крупные «насекомые». В их числе – представители местного японского ареала (многочисленные второстепенные персонажи) и ассимилированного в него ареала американского (лейтенант флота Пинкертон, его законная американская жена Кэт и консул в Нагасаки Шарплес).

Японская бабочка Чио-Чио-сан после отъезда бросившего ее Пинкертона деградирует в американский «кокон» (его напоминает белый спортивный костюм и белый короткий парик главной героини). Превращаясь с финальным харакири в прах, «кокон» навечно остается в возведенной на сцене серой бетонной коробке, как в траурной урне. В этой инсталляции Пинкертон, конечно же, не обеляется и не идеализируется, но и трагедия Чио-Чио-сан (Мадам Баттерфляй) никакого сочувствия не вызывает: какая разница – одной бабочкой меньше, одной больше… А сачок, поймавший и сгубивший ее, похоже, был сшит именно из американского флага, который водружается в бетонной коробке Чио-Чио-сан Пинкертоном. Гигантская копия этого флага служит и занавесом-водоразделом спектакля, идущего в двух актах. Но как же все это банально и абсолютно бессодержательно!

Ключевые персонажи – Чио-Чио-сан (Елизавета Соина), Пинкертон (Михаил Губский), Шарплес (Артем Гарнов) и Сузуки (Анастасия Бибичева) – лишь номинальны. Стерильно-холодная спинтовость сопрано Е. Соиной и неистовая крикливость тенора М. Губского к полновесности их трактовок отнюдь не взывают. Зато при созерцании «энтомологической коллекции» по ходу спектакля энергичные темпы и мощные оркестровые краски маэстро Яна Латама-Кёнига хотя бы не дают «засохнуть» зрителю, но этого мало!