Организованный в 2011 году польским Институтом им. А. Мицкевича оркестр I, Culture (название переводится как «Я, Культура», хотя если принять букву латинского алфавита за римскую цифру, то получится «Первый, культурный») стал одним из самых крупных музыкальных проектов по продвижению польской культуры в Европе. Собранный из талантливых молодых музыкантов Польши и стран Восточного партнерства – Армении, Азербайджана, Белоруссии, Грузии, Молдовы и Украины (возрастной лимит – 28 лет), которые каждый год должны проходить очень серьезный конкурс, оркестр уже в третий раз отправился пленять своим искусством большой свет. Как говорят организаторы, успех молодежного коллектива основан на трех универсальных ценностях – «солидарности, интеграции и дружбе».

Первый концерт нынешнего международного турне I, Culture состоялся в Гданьске – там, где проходили предварительные двухнедельные репетиции. А затем оркестр начал почти непрерывное движение в плотном гастрольном режиме – каждые день-два следовал новый город: Рейкьявик, Гетеборг, Копенгаген, Таллинн. Заключительное выступление в Киеве стало историческим событием для 37-летнего маэстро Кирилла Карабица, которого сегодня знают в мире как главного дирижера Борнмутского симфонического оркестра в Великобритании. Как сказал Кирилл, ему было приятно оказаться в родном городе в «международном контексте». И пусть на киевском концерте в игре оркестра иногда чувствовалась накопившаяся за время переездов усталость, музыканты собрали всю свою волю в кулак, чтобы продемонстрировать энергичный стиль игры интернационального коллектива. Впрочем, если учитывать, что на две трети I, Culture состоит из поляков, то его исполнительские качества можно с уверенностью считать представляющими именно польский характер, который сполна проявил себя в первом бисе, – грандиозно-помпезной мазурке из «Гальки» Монюшко. Да и во всех последующих бисах – знойном Вальсе из балета «Семь красавиц» Кара Караева, а также грозно-стихийной Лезгинке и иронично-заразительном Гопаке из «Гаянэ» Хачатуряна, отшлифованных за время гастролей до ослепительного блеска, чувствовалось кипение «гордой панской крови».

Первый концерт для фортепиано с оркестром Прокофьева, солисткой в котором выступила феноменальная грузинская пианистка Хатия Буниатишвили, прозвучал, подобно коллективной импровизации. Дирижер создавал иллюзию рождения шедевра на глазах. Идея диалога культур, частного и общего, солиста и коллектива прошла сквозь прокофьевское сочинение красной нитью, и музыка получалась выразительно говорящей.

В Концерте для оркестра Бартока глубочайший трагизм Элегии оттенялся оптимизмом окружающих ее частей – сознание молодых словно отказывалось погружаться в пугающую бездну рефлексий и страдания души. А исполнение симфонической поэмы «Гражина», созданной Борисом Лятошинским по одноименной романтической поэме Адама Мицкевича (в 1955 году, к 100-летию со дня смерти поэта), было сродни захватывающему чтению рыцарской баллады. Это сочинение поразило идеальной выверенностью драматургии, терпкостью строго отобранных музыкальных красок. Жаль, что его не играют российские оркестры.

СЛАВЯНСКИЙ ДИРИЖЕР НА МУЗЫКАЛЬНОЙ КАРТЕ ЕВРОПЫ

На следующий день после концерта Кирилл Карабиц за несколько минут до встречи со студентами в Национальной музыкальной академии им. П.И. Чайковского поделился своими впечатлениями от работы с I, Culture Orchestra.

– Присутствуют ли, на ваш взгляд, некие политические соображения, когда создаются такие оркестры?

– Да, иногда подобные молодежные оркестры в мире используются в политических целях. Но в нашем оркестре нет политики. Смысл существования оркестра заключается в общении, в обмене опытом. А лично моей главной задачей в работе с ним была задача педагогическая.

– Выдержал оркестр испытание чрезвычайно напряженным концертным турне?

– Оркестр справился. Самыми трудными мне показались последние дни проекта, но ребята достойно вынесли испытание. Жизнь оркестрового музыканта далеко не всегда гламурная, лишений бывает больше, чем радостей. После этого проекта оркестранты это осознали. Но я больше, чем уверен, что они счастливы, – я видел это в их глазах, и мне приятно это осознавать. Этого я и хотел добиться.

– Чем руководствовались при выборе программы?

– Обсуждая программу, мы единодушно сошлись на Концерте для оркестра Бартока, потому что в этом разноплановом произведении есть много чисто оркестровых сложностей, которые нужно преодолеть. На работу было отведено всего две недели, так что с музыкантами пришлось много работать. Есть сочинения, которые можно сыграть, не прибегая к большим усилиям, но оркестр на них не вырастишь. В этом смысле музыка Бартока благодатна, она требует кропотливого труда, чем мы и занимались. Первый фортепианный концерт Прокофьева мы включили в программу за его молодежный дух. А «Гражину» потому, что это красивейшая симфоническая поэма Бориса Лятошинского.

– Бисы менялись в зависимости от страны?

– Всего у нас было заготовлено пять бисов, и мне хотелось, чтобы в них был «представитель» от каждой страны. Музыку Арама Хачатуряна я выбрал как своеобразный символ проекта, поскольку композитор наводил мосты между разными культурами.

– Вальс Кара Караева прозвучал очень по-польски.

– Что неудивительно – в оркестре, как вы знаете, более 50% поляков. Все были в восторге от этой музыки. Два азербайджанских музыканта благодарили меня за такой подарок – исполнять музыку родного автора с зарубежными коллегами. Так же для украинцев было приятно играть Лятошинского. Кстати, Гопак из «Гаянэ» мы приготовили специально для Киева.

– Как вы чувствовали себя на родной сцене?

– Волнение было, но радости было больше.

– Сегодня в мировой команде молодых дирижеров немало славян. Как вы думаете, что влияет на их популярность?

– Думаю, что у славянских дирижеров очень большой потенциал в плане карьерного роста в Европе, поскольку у нас до сих пор всегда была хорошая система образования именно симфонических дирижеров.

– Кому вы благодарны за свою международную карьеру?

– Самый серьезный шаг был сделан в Париже, когда я выиграл конкурс Филармонического оркестра Радио Франс на место молодого дирижера, для которого была специально открыта позиция. Не буду скрывать, мне было очень приятно, когда из ста пятидесяти человек выбрали меня. Эта победа моментально открыла многие двери. Было, конечно, непросто, но все концерты, которыми я после этого дирижировал, получали резонанс – мое имя появилось на европейской карте молодых дирижеров. Признаюсь честно, дирижерский путь очень непростой. Как говорил Римский-Корсаков: «Дирижирование – дело темное».

– Неужели «дело» до сих пор не прояснилось?

– Оно «темное» не столько по своему непосредственному содержанию, сколько по своей инфраструктуре: не всегда бывает понятно, что нужно сделать для того, чтобы стать и считаться хорошим дирижером. По каким законам надо жить, чтобы владеть профессией, что именно необходимо – быть хорошо подготовленным технически, быть симпатичным человеком, которого бы любили музыканты оркестра (поскольку уровень у оркестров сегодня такой, что иногда и дирижировать необязательно, – они могли бы и сами сыграть). Формула успеха дирижера остается непонятной загадкой. В прояснении понимания главную роль играет, на мой взгляд, самовыражение. Если артист находит в дирижировании возможность для выражения своих эмоций, разделяя их с другими музыкантами, тогда можно считать, что он на правильном пути. В этом, мне кажется, и кроется залог успеха.

– Кого вы считаете своими главными учителями?

– У меня два главных и оба из Киева: это Роман Кофман и Лев Венедиктов, главный хормейстер Театра оперы и балета. У них я начинал учиться и считаю их своими основными наставниками. Позже я уехал в Австрию, поступил в Венский университет музыки и исполнительского искусства, но к этому моменту я уже многое знал. Не могу сказать, что абсолютно сформировался как дирижер, но, оказавшись в Вене, я четко понимал, что «мое», а что «не мое». Я учился у Уроша Лайовича и был ассистентом Ивана Фишера в Будапеште. В австрийском периоде «моих университетов» открыл для себя всю классику, в частности венскую, которая в странах Восточной Европы остается слабым звеном. Как правильно играть Моцарта – Вена ответила на этот вопрос, помогла мне открыть этот горизонт. Если вы спросите, о чем бы я мечтал как дирижер, я бы ответил, что мечтал бы дирижировать операми Моцарта, которых мне бы хватило на всю жизнь. Я думаю, больше ничего и не нужно.

– Что же особенного открыла вам Вена во взгляде на классику?

– В классике сосредоточены традиции оркестрового мира. Я бы не сказал, что это единственный способ взгляда на музыку – в конце концов, не венские классики ее изобрели. Но они заложили очень серьезный фундамент. Для того чтобы добиваться убедительности, нужно находить ключи к музыке. Сейчас мы с Борнмутским оркестром записываем в Англии Прокофьева, и я все время думаю, как «открыть» музыку Прокофьева. Я пришел к выводу, что эта музыка требует особого подхода, ее нельзя играть, как Моцарта, например. Логика построения фразы в его сочинениях – более интуитивного, нежели рационального плана, не всегда можно понять и объяснить, почему одну тему нужно играть в одном темпе, а другую в другом. И когда я разгадывал загадку Прокофьева, мне показалось, что его музыкальные традиции берут начало в славянском хоровом пении…