Здесь всегда было важно не столько количество публики, сколько ее качество. И, конечно, всегда приятно провести время в небольшом зале с богатой историей, в камерной и почти интимной атмосфере с приглушенным светом, где совсем не обязательно дисциплинированно сидеть на стульях в течение всего вечера, как в филармонии. Но бывает невероятно обидно, когда на фестиваль такой значимости и такого масштаба (прежде всего, по составу участников) приходит минимум публики, немалая часть которой – приглашенные гости.

По словам организаторов, «Длинные руки» продолжают идею ныне почившего фестиваля «Альтернатива», где «профессора консерватории играют панков, а панки слушают авангард», и вместе с тем концентрируют идеи других фестивалей «Дома» разных лет («Глубокая глотка, или Опасные связки», «Кубок Ориона», «По ковру»). Кстати, «Альтернатива» давно стала историей именно из-за минимального слушательского интереса в последние годы ее существования (а это середина 2000-х). Помнится, на один из концертов пришли человек десять, причем программа была самого высокого класса, хотя и слегка элитарная. Очень бы не хотелось, чтобы «Длинные руки» постигла подобная судьба, ведь тогда с московской сцены исчезнет целый пласт музыкальной культуры. И, кстати, где те консерваторские профессора?..

Впрочем, именно в Московской консерватории, в Центре электроакустической музыки 7 ноября состоялась встреча с хедлайнерами фестиваля этого года – основателями легендарного ансамбля Musica Elettronica Viva (MEV), американскими композиторами-экспериментаторами Элвином Карреном и Ричардом Тейтельбаумом, а также с их постоянным партнером, португальским скрипачом-импровизатором Карлушем (Карлосом) Зингаро – он из среды музыкантов, сложившейся вокруг ансамбля. Профессоров среди публики заметить не удалось, зато прогрессивные, продвинутые студенты присутствовали. Вел встречу музыкальный критик Дмитрий Ухов, который заметил, что MEV – первое объединение импровизирующих композиторов на электронике, созданное в 1966 году американцами-экспатами в Риме (отсюда итальянское название).

К сожалению, и на встрече, и на концертах фестиваля по бюрократическим причинам не смог присутствовать сооснователь Musica Elettronica Viva, американский композитор Фредерик Ржевский. А очень жаль: лет двадцать назад его участие в композиторской конференции «Страсти по поставангарду» в рамках фестиваля «Московская осень» стало выдающимся событием (тогда же в одном из концертов звучала его музыка). Впрочем, организаторы «Длинных рук» планируют привезти Ржевского в ближайшем будущем по какому-нибудь другому поводу. В этом году Фредерик Ржевский и Элвин Каррен отмечают 80-летие, их соратник по ансамблю Ричард Тейтельбаум отпразднует такой же юбилей в следующем году, а Карлос Зингаро моложе на десять лет, в декабре ему исполняется 70.

Открылся фестиваль презентацией альбома Delikatessen II двух петербургских альтернативщиков – трубача Вячеслава Гайворонского (о нем также был показан документальный фильм) и исполнителя на всевозможных звуковых объектах, основателя российской нойз-музыки Николая Судника. В распоряжении Судника – разнокалиберные металлические пружины и другие электрифицированные объекты, на которых он играет смычком или палочкой (во втором случае пружины звучат как колокола). Оригинальный, как бы неотесанный инструментарий вполне в духе MEV, где в свое время также использовались пружины (от дивана), а еще листы стекла, консервные банки… У Гайворонского, кроме трубы, – клавишная духовая мелодика и маленькая флейта с предельно высоким диапазоном (на ней он играет нечто вроде народного наигрыша). Импровизация двух очень разных музыкантов, в которой слышались отголоски и индустриальной музыки, и новоджазовой культуры, была наполнена самоиронией и закончилась неожиданно: будто выключили звук. Вероятно, так бывает, когда выключаются органы чувств, восприятие.

Следующим вечером – венгерский сет новой импровизационной музыки и нового джаза: саксофонист, кларнетист (одним словом, мультиинструменталист) Акош Селевени и перкуссионист Арон Портелеки, нестандартно играющий на альте и выступающий босиком. Из эффектных приемов: Акош подмешивает к звучанию саксофона собственный голос. Арон регулирует ногой натяжение кожи (пластика) барабана, что меняет высоту его звучания. Также он разрабатывает особый неметрический тип rubato на ударных, который в основном происходит из его опыта исполнения народной музыки на альте, но и с традициями фри-джаза соприкасается. А если не о приемах, то Портелеки свойственна бешеная энергия – такого же накала, как, к примеру, у нидерландца Хана Беннинка. Селевени – настоящий композитор, фактически сочиняющий в режиме онлайн в присутствии публики, его источники – во многом тоже во фри-джазе. Его импровизация с Портелеки – не просто вереница разнонаправленных эпизодов, как это часто бывает у импровизирующих музыкантов, а единый вектор развития, когда внимание публики концентрируется на некоем внутреннем сюжете, воспринимающемся на одном дыхании.

Фредерик Ржевский не приехал, но три его произведения – Attica, The Waves и Coming Together – прозвучали в качественном исполнении московского ансамбля Kymatic с участием чтеца. Здесь многое выросло из минималистской репетитивности, причем этот принцип распространяется и на музыкальный текст, и на вербальный (The Waves), что позволяет достичь целостности, органичного единства музыки и речи.

Последние два дня фестиваля были отданы хедлайнерам, причем их можно было услышать в разных сочетаниях: и соло (Э. Каррен), и дуэт (Р. Тейтельбаум – К. Зингаро), и трио (Э. Каррен – Р. Тейтельбаум – К. Зингаро). Без сомнения, это были впечатляющие концерты мастеров спонтанной композиции на электронных и акустических инструментах, хотя лично мне больше понравился первый из вечеров (соло и дуэт). Потому что здесь музыканты с самого начала точно знали, как развивать ту или иную идею, а в трио не сразу нашли общий путь, их намерения поначалу были несколько неопределенны.

Со стороны казалось, что центральная фигура троицы – Элвин Каррен с его лэптопом и MIDI-клавиатурой, где каждая клавиша соответствовала тому или иному сэмплу. Мышление сэмплами у Каррена заменило мышление фиксированными звуковысотами (как оказалось, у него обширнейшая библиотека сэмплов). К тому же публику поразил архаичный тембр огромного крученого рога – его раструб Элвин направлял под крышку рояля и на педали получал резонирующий «атмосферный», продолженный звук.

У Карлоса Зингаро, кроме обычного скрипичного смычка, был очень странный, экзотический, напоминающий лук – с изогнутым древком (вероятно, чтобы была возможность играть аккорды одновременно на всех четырех струнах). Зингаро, однако, настолько же скрипач, насколько и электронщик: в дуэте с Тейтельбаумом он воспринимался скорее во втором качестве.

Вполне уже почтенный возраст музыкантов на сцене почти не ощущался (за исключением, может быть, Ричарда Тейтельбаума, которому заметно мешала болезнь Паркинсона на чисто физическом уровне, но никак не на уровне музыкального мышления).

Элвин Каррен явно лидировал и на встрече в Московской консерватории: его тезисы были развернутыми, тогда как его коллеги высказывались более аскетично. Из того, что запомнилось: Ричард Тейтельбаум вкратце рассказал об истории MEV, о том, что Рим в середине 1960-х был очень приятным местом для жизни. О том, что под электронной музыкой тогда в основном понималась tape music, которая не казалась особенно интересной, так как была зафиксирована. И – о новой для своего времени аппаратуре, о волнах (ритмах) головного мозга и, в частности, об альфа-волнах (альфа-ритмах). Об актуальном, необычном и прекрасном звучании импровизационной музыки MEV…

Карлос Зингаро объяснил, как он пришел к сотрудничеству с MEV: «С четырех лет меня учили играть на скрипке, а я хотел играть на трубе и барабанах. Меня учили классической музыке, а я искал другие пути самовыражения, в том числе с привлечением электроники. Однажды услышал музыку Северной Африки, полюбил ее и начал импровизировать на ее основе (это была музыка алжирских берберов). Кстати, Зингаро – не настоящее мое имя. Тогда мой учитель по скрипке сказал: «Ты играешь как цыган, как zingaro». Так или иначе, в возрасте 17 лет я отошел от классической музыки и начал играть рок, джаз, начал импровизировать, и в мой круг вошли музыканты, близкие импровизационной музыке, алеаторике (chance music). Для меня свежесть интуитивного подхода важнее классического принципа чтения партитуры».

В заключение – основные тезисы Элвина Каррена.

«Для меня важно, что все мы, основатели Musica Elettronica Viva – Ричард Тейтельбаум, Фредерик Ржевский и я, – сформировались как композиторы, во многом воспитанные в консерваторской среде, в атмосфере музыкальных институтов, продолжающих великие традиции западной музыки. У нас есть композиторский бэкграунд, мы до сих пор продолжаем сочинять в том числе записанную на бумаге музыку – и для привычных акустических инструментов, и для электронных. Электричество во многом непредсказуемо и в этом смысле может порождать нечто вроде chance music. Я черпаю свое вдохновение из ранней музыки MEV, где эта идея неопределенности пространства почти мистическая.

Мы ощутили пробуждение от традиции, сильнейшее вдохновение, и тогда к нам пришло понимание, что новая музыка может не зависеть от всего ее предшествующего исторического опыта, она может существовать без власти дирижера, без власти ритмической партитуры и вообще любого композиционного аспекта, ее можно исполнять в любое время суток. Мы создавали радикальную концептуальную музыку в режиме реального времени, здесь и сейчас, и это было нечто вроде tabula rasa. Вы можете называть это импровизацией или спонтанной музыкой, и все же, прежде всего, это взаимосвязь музыкантов, доверяющих друг другу как самим себе.

Мы живем в цифровую эпоху, и интересно, что многие музыканты идут в направлении, обратном прогрессу: ищут необработанный, грубый, примитивный материал – звуки природы, окружающего мира, примитивные инструменты, открывают музыкальные традиции, фольклор многих народов.

Когда западная, особенно европейская музыка проживала кульминацию атональности, сложных звуковых конструкций, я шел в противоположном направлении – к ограничениям простоты. Это был мой образ жизни, принцип сосуществования с музыкой Лигети, Штокхаузена, Булеза, Берио, Ноно и бесчисленного множества американских композиторов, пишущих в постдодекафонной манере. Я попытался открыть новый вид пространства, где приходит осознание ценности простого чистого звука. Я записывал самые простые вещи (это были field recordings) – те же звуки природы, что происходит на улице, что происходит вокруг. Все это было напрямую связано с эстетикой конкретной музыки (musique concrète).

Моя музыка бывает вдохновлена и той или иной местностью, архитектурой, историей некоторых зданий. Например, у меня была возможность использовать старое здание Франкфуртской оперы в качестве звучащего объекта. Оно было полностью разрушено во время Второй мировой войны и затем восстановлено. Я сочинил магнитофонную пьесу, в которой одновременно звучали фрагменты всех 76 опер, которые когда-либо были там поставлены (они звучали из громкоговорителей, закрепленных на фасаде).

Сегодня музыка может исполняться везде. Вы можете играть в пустыне, на вершине дерева или вершине горы, на воде или в студии, в спальне или в метро. Я люблю сочинять музыку в студии, люблю сочинять музыку в пустыне. Я использую пространство, создавая новые музыкальные формы вне концертного зала. Иногда приходится иметь дело со сложными условиями – ветер, дождь, снег провоцируют технические проблемы… Но эти искания очень важны.

Музыкальный опыт электронного столетия будет иметь глобальные последствия – даже в Индонезии, Микронезии или на Крайнем Севере. В этой музыке заложены колоссальные потенциальные возможности и перспективы на будущее. Сейчас она становится мировым трендом».

Хорошо, если так, Элвин. Если иметь в виду электронную музыку в самом широком смысле, то наверняка так. Но что касается во многом элитарной альтернативы, пока в Москве она, похоже, не особенно востребована, у нас ее мало где услышишь. Тем ценнее фестиваль «Длинные руки», который достоин самого пристального внимания и любителей, и профессионалов. От нас напрямую зависит, будет ли подобная музыка звучать в Москве в перспективе ближайших лет.