Владимир Миллер – внук русских эмигрантов первой волны, руководитель «Оркестра московских композиторов». Собственно, у нас его знают в основном по этому коллективу, хотя собирается он нерегулярно. «Оркестр московских композиторов» – национальная сборная нашего нового джаза, которая режиссируется Миллером издалека (живет он в курортном городке Брайтон под Лондоном, на берегу Ла-Манша). Впрочем, в России он теперь бывает довольно часто.

- Владимир, есть ли у вас какая-то определенная линия, направление, вектор творчества?

- Я работаю прежде всего в русле импровизационной музыки, нового джаза. Меня интересует спонтанность, возможность находить что-то новое в процессе работы с другими музыкантами, которые мне близки по своему менталитету.

- Мне всегда казалось, что вам должно быть близко то, что делает Джон Вольф Бреннан, его идея «компровизации» (объединения композиции и импровизации).

- В чем-то она близка, в чем-то нет. Да, я тоже объединяю принципы композиции и импровизации, но в обратном порядке, с приоритетом последней. Мышление Бреннана настроено больше на композицию, чем на импровизацию, у меня же как раз наоборот. Соответственно, он больше ориентируется на академическую современную музыку, а я на современный джаз. Хотя я занимаюсь и чистой композицией, у меня есть разные проекты. Есть и такой, где мы с саксофонистом Адрианом Нортовером играем и композиционную, и импровизационную, и «компровизационную» музыку – то есть объединяем композицию и импровизацию и в контрастном, и в органичном синтезе.

- С моей точки зрения, то, что вы делаете – это очень ироничный постмодернизм, диалог с прошлым. А как с вашей точки зрения – ваша музыка направлена, скорее, в прошлое или в будущее?

- Всегда есть какие-то новые идеи, хотя я бы не сказал, что они принципиально новые. Всегда хочется найти новый язык, другое дело, насколько это получается – судить не мне.

- Вообще, насколько новый язык – это сейчас реально? Ведь все, что можно было открыть в плане приемов и средств, по большому счету уже открыли, а изобретения, которые делаются сейчас, локальны.

- Это да, но есть Хайнер Геббельс, который совмещает импровизационную и записанную музыку, авангард и поп, видео и театр, и в результате рождается совершенно новый язык. Новый и в звуковом и в визуальном аспектах. Сам он не считает себя музыкантом – он «архитектор в музыке».

- Но в отличие от явного авангардиста, тоже «архитектора в музыке» Янниса Ксенакиса, у Геббельса это новое со всей очевидностью возникает на основе синтеза старого. По сути это постмодернизм, новизна которого состоит в рецептуре смеси (из которой и может родиться новое качество). Не менее важная черта этого магистрального направления – особый угол зрения на уже бывший в употреблении материал. Мне показалось, что подобный тип мышления свойственен вам: когда вы приезжали в Москву в конце прошлого сезона, в исполнении «Оркестра московских композиторов» под вашим руководством звучала в числе прочего ироничная переделка «Allegretto» из Седьмой симфонии Бетховена. Новизна – именно в этом ироничном отношении к классику, но сам материал не нов. Для вас это вообще характерно?

- Да, у меня есть, например, ремейк «Картинок с выставки» Мусоргского; то же самое я проделывал с музыкой Эрика Сати. В этом смысле я работаю с прошлым, но на основе прошлого пытаюсь найти свой новый язык.

- Сати был чуть ли не первым постмодернистом…

- Думаю, да. Сати – один из моих любимых композиторов, я очень ценю его иронию.

- А есть ли у вас на Западе сегодня те, кто именует себя авангардистами в полном смысле слова? То есть те, кто отрицал бы прошлое и занимался бы исключительно поиском новых приемов и средств?

- Алекс Новиц считает себя авангардистом. Автор опер, он изобрел свою особую технику (нем. stimmflieger, англ. voice kite), в основе которой – его голосовые импровизации и новейшая электроника. Он использует два контроллера, управляемых посредством жеста (Wii-Remote controllers), компьютер (MacBookPro) и программное обеспечение STEIM-software (LiSa, junXion). Также есть, например, саксофонист-импровизатор Джон Бучер – один из лучших в области новой музыки на сегодняшний день (я вообще считаю, что он – номер один), который пошел даже дальше Эвана Паркера: он нашел новый звук в объединении метода кругового дыхания и мультифоников, что технически невероятно сложно. Сам же я не авангардист.

- Насколько этот сегодняшний британский авангард радикален? Или же это, скорее, поставангард, по инерции продолжающий линию авангарда?

- Думаю, что это все же инерция.

- А кто из композиторов – наших современников вам особенно близок?

- София Губайдулина. Она тонко работает с музыкальным пространством, в ее музыке ощущается перспектива; очень важны моменты тишины. Из композиторов бывшего СССР еще могу назвать Валентина Сильвестрова, Сергея Загния, Владимира Мартынова. Что касается Мартынова, он мне больше интересен в живом авторском исполнении, чем в какой-либо записи.

- Вы говорите как импровизатор – прежде всего вас интересует искусство, которое рождается здесь и сейчас.

- Да, конечно. Хотя я сам не минималист, мне всегда любопытна музыка Стива Райха, Джона Адамса. Теперь, впрочем, чистых минималистов нет.

- У нас в Москве имеются своего рода станы, содружества радикалистов, постмодернистов, традиционалистов. Есть ли они в Лондоне? Или же у вас нет подобных творческих объединений, а есть только индивидуальности? К какому стану британской музыкальной сцены вы себя относите?

– Мой круг – это композитор Алекс Колковски, с которым я дружу и сотрудничаю, – он работает в жанре музыкальных инсталляций; очень интересный джазовый саксофонист-импровизатор Адриан Нортовер, у которого имеются электронные авангардные проекты, саксофонный квартет «Remote Viewers». Иногда я играю с контрабасистом Джоном Эдвардсом, иногда с пианистом Стивом Плююсом (у которого собственный лейбл «ASC Records»). Но есть и другие «содружества».

- У нас члены объединений, разных по творческим ориентациям, как правило, не ходят на концерты друг друга, а как с этим обстоит дело в Лондоне?

- У нас было время, когда тоже не ходили, но сегодня это не так заметно. Кажется, происходят определенные изменения в лучшую сторону. Сегодня есть «London Improvisers Orchestra», к которому может присоединиться музыкант любой эстетики и сыграть в любом жанре. В ноябре у нас прошел Лондонский джазовый фестиваль, где, конечно, были в программе и местные музыканты, но были и иностранцы, на которых ходили все.

- У нас на фестивале «Московская осень» на иностранцев тоже ходят почти все, а вот на своих коллег – московских композиторов – очень выборочно, только своего направления.

- Кстати, лет пять назад у нас была скандальная протестная акция: традиционалисты против новой актуальной музыки (против композиторов вроде Харрисона Бёртвисла). Акционисты явились в лондонский Альберт-холл с плакатами… Но в последние лет пять в целом отношение к современному искусству изменилось: его противников стало меньше, а новую музыку, и премьеры в том числе, стали играть чаще.

- Как вы считаете, где сейчас находится столица нового джаза и вообще новой музыки?

- Я бы сказал, что это Берлин. Там всегда играл большую роль авангард – в том числе и когда еще было разделение на Берлин Западный и Восточный. Этот город всегда был современным, там всегда был интерес к новой и новейшей музыке, были и многочисленные концертные площадки для ее исполнения. Среди прочих в Берлине живет крупнейший новоджазовый пианист Александер фон Шлиппенбах, который, вероятно, известен и у вас в России.

- Да, известен, он приезжал к нам относительно недавно. А что для вас сейчас актуально в музыке и в джазе в частности?

- Меня интересует комбинирование джазовой импровизации с фольклором, прежде всего русским. И мне кажется, сегодняшняя музыка должна вернуться к яркой мелодии и романтизму. Сейчас пытаюсь объединить все это в своих новых композициях и вместе с музыкантами-единомышленниками сделать студийную запись.

- Насчет мелодики – оригинальное суждение, сейчас мало кто из прогрессивных композиторов задается такой целью. А вот насчет романтизма – это, похоже, общее поветрие. Интересно, кто ваши единомышленники.

- Я планирую сделать проект с замечательным фолк-музыкантом (и фольклористом) Сергеем Старостиным, новоджазовым саксофонистом Алексеем Кругловым и контрабасистом, участником самых разных джазовых ансамблей Игорем Иванушкиным – все они из Москвы.

- Насколько вы поддерживаете (или опровергаете) слухи о том, что джаз все больше растворяется в окружающей культурной среде?

- Да, это так. Я бы даже сказал, что сейчас время не столько джаза, сколько мировой музыки (world music).

- Судя по названиям ваших композиций («Гагарин поет гимн космосу», «Крымский цветок», «Марш животных»), вы с особым интересом относитесь к программности. Насколько эти названия для вас условны? Или вы следуете программе буквально? Или же относитесь к ней иронично?

- И буквально, и иронично. Хотя моя музыка может существовать и без всяких названий. Но так или иначе, для того чтобы начать сочинять, мне нужен какой-то повод, так что вначале я всегда ищу определенную тему.

- Расскажите историю появления «Оркестра московских композиторов».

- Оркестр существует с февраля 1985 года. Его идейным вдохновителем и продюсером был покойный Николай Дмитриев, первым руководителем и автором музыки – трубач Андрей Соловьев. Рассказывают, что на первом концерте в Московском доме медика (программа называлась «Комета Галлея») в зале было гораздо меньше людей, чем на сцене. Я занимаюсь этим проектом с 1993 года по приглашению Дмитриева. Тогда же мы записали в ГДРЗ концерт «Короли и капуста» (это название романа О'Генри; впоследствии запись была издана на лейбле «Leo Records» и получила множество откликов, рецензий по всему миру). С тех пор оркестр стал известен не только в России.

- Почему было решено назвать оркестр по принципу антиидеи? Ведь в нем играет кто угодно, но только не московские композиторы.

- Дело в том, что в Европе и Америке было много подобных новоджазовых «композиторских» оркестров, в которых участвовали не столько композиторы, сколько импровизаторы, сочиняющие музыку в реальном времени.

- Вы имеете в виду такие коллективы, как «London Jazz Composers Orchestra» Барри Гая, «Jazz Composers Orchestra» Майкла Мантлера или «Italian Instabile Orchestra» Пино Минафры?

- Да. Ну а насчет того, что композиторы московские, – изначально, в 1985-м, это были, действительно, в основном московские люди. Потом состав менялся, и собственно москвичей там уже было мало.

- По аналогии с итальянским оркестром наш, возможно, точнее было бы назвать «Русский нестабильный оркестр», ведь его солисты так или иначе русские – в том числе из русского зарубежья, выступления нерегулярны, а состав постоянно меняется.

- Может быть. Вообще название придумал Николай Дмитриев – по аналогии с «London Jazz Composers Orchestra».

- Как вы работаете с «Оркестром московских композиторов»?

- Я пишу темы для импровизации и задаю определенную структуру (она может быть и графической), остальное – дело рук моих коллег-музыкантов. Минимум детерминированности, максимум импровизационности: многое решается на месте, в том числе и комбинации инструментов.

- Предполагаете ли вы, куда, в какую сторону в плане творчества будете двигаться завтра, послезавтра, через неделю, год? Или же вы «плывете по течению», все происходит спонтанно?

- Если говорить об оркестре, то в том виде, в котором вы его знаете, он существует уже давно – пора уже что-то кардинально менять. Но что именно, пока не ясно.

- Не собираетесь ли вы когда-нибудь сделать проект с настоящими, дипломированными московскими композиторами?

- Почему бы и нет. Тогда я бы задался целью структурно объединить импровизационную и записанную музыку, возможно, даже сочинил бы концерт для десяти импровизирующих инструменталистов с камерным оркестром и назвал бы его «Improviscerto».