АРХИВ
19.02.2014
ФИГАРО ЖИЛ, ФИГАРО ЖИВ, ФИГАРО БУДЕТ ЖИТЬ

«Севильский цирюльник» стал еще одной популярной оперой, появившейся в золотой коллекции Татарского академического государственного театра оперы и балета им. М. Джалиля в нынешний год его 140-летия. Спектакль открывал XXXII Международный оперный фестиваль им. Ф. Шаляпина.

Если проследить историю Казанского оперного фестиваля за последние лет десять, то можно понять, что каждый новый его год приносит новую постановку хорошо известного классического названия. Так здесь появились «Кармен» Георгия Ковтуна, «Турандот» и «Евгений Онегин» Михаила Панджавидзе, «Аида» Юрия Александрова. Невозможно не заметить, что общей чертой этих спектаклей при разной степени режиссерской смелости является все же так называемое почтительное отношение к классике, боязнь выйти за рамки постановочного, зачастую мифического канона. Но в «Севильском цирюльнике» Александров сделал великолепную и более чем успешную попытку выйти за эти рамки, благо, материал способствовал.

Этот самый известный россиниевский шедевр не переставали ставить, начиная с мировой премьеры, которая, правда, прошла в свое время неудачно, и старт к мировому успеху был медленным, зато навсегда. «Севильский цирюльник» любим в российских театрах. А посему за все годы своего существования в России эта опера успела выработать такой канон, из которого, кажется, выветрились остатки смысла. До последнего времени здесь даже в самых радикальных инсценировках, какие случались, например, в московской «Новой опере» или в Концертном зале Мариинского театра, режиссеры продолжали выжимать тему из социально-бытовой линии, что, впрочем, закономерно, ибо таков сюжет с его возможностями. В этой тупиковой ситуации не может быть ничего лучше, как резко отскочить в сторону и посмотреть на все сверху, с высоты птичьего полета. Что Юрий Александров и сделал, взяв в помощники блистательного художника-постановщика Виктора Герасименко и художницу по костюмам Елену Бочкову.

Несмотря на то, что для режиссера это была первая встреча с «Севильским цирюльником», он поставил спектакль, оттолкнувшись от идеи девальвированности, стертости смыслов, успев настроить на эту волну и публику в своих предпремьерных интервью. «Я видел так много плохих постановок, что боялся ставить “Севильского”», – признавался Александров. Его спектакль в Татарском оперном театре получился про все сразу – и про цирюльника, и про традиции, и просто про то, что чаще нужно над собой смеяться. За пультом стоял Марко Боэми – итальянский дирижер, которого в этом театре почему-то очень любят, хотя звезд с неба он не схватил ни разу, и работа которого на сей раз не раздражала. Не было ни раскоординированности с солистами, ни хромающих темпов, ни звукового дисбаланса. Есть подозрение, что «правильно загипнотизированный» дирижер оказался во власти магической режиссуры, которая… дирижировала этим спектаклем.

Спектакль подсадил на свою удочку с того момента, как взору предстала главная декорационная конструкция – гигантская коробка в центре сцены, внутри которой оказался кукольный лабиринт из лестниц, переходов, наклоненных окон, альковов, колонн. Художник отразил в ней всю путаницу и неразбериху, царящую в опере, в комедии положений. Хотя из большинства россиниевских опер эта, пожалуй, наименее запутанная. Спектакль оказался невероятно прекрасен и выигрышен тем, что отказался от привязки к какому-либо историческому времени, хотя, к примеру, Розина, судя по ее отнюдь не кроткому нраву, живет именно в наше время. Настоящая находка для этого спектакля – меццо-сопрано из «Новой оперы» Виктория Яровая с ее актерской пластикой, ярким артистическим темпераментом, эффектными внешними данными и, главное, наличием изумительного тембра и крепкими вокально-техническими возможностями. Каждый ее выход был сервирован новым костюмом, говорящим не столько о бесчисленном гардеробе героини, сколько подчеркивающим яркий «разноцветный» характер Розины, женское желание удивлять. Ее выходная ария была одета в черный костюм наездницы с легким элементом садомазо (плеточка в руках). «Дрессированными животными» оказались Берта и немой слуга в костюмах… клоунов. Этот режиссерский ход придал спектаклю легкость, изящность, здоровую дозу абсурда. Особенно феерично была разыграна немая сцена во втором действии, когда Берта ударяет сковородкой сначала Альмавиву, затем и Фигаро, чтобы угодить Розине, ставшей жертвой подложной записки. Меццо-сопрано Зоя Церерина в партии Берты – случай профессиональной щедрости: имея большой голос и потенциал, она согласилась исполнить роль комического амплуа. Смеяться заставила до изнеможения.

По части тщательности актерских работ эта постановка стала одной из образцово-показательных для российского оперного театра последнего времени. Если учесть, что исполнитель партии графа Альмавивы тенор Дмитрий Трунов был похож своей мимикой на самого Луи де Фюнеса, можно представить, сколько удовольствия доставил он своей игрой (и даже больше игрой, чем пением, в котором было немало напряженных верхов). Фигаро в этой постановке предстал, как и полагается, в разных ипостасях «обслуживающего персонала» – не только цирюльником, но и поваром, и даже трубочистом. Но на свой забойный хит – выходную арию про «Фигаро здесь и там» он вышел в… цыганском платье в крупный горошек, подобно заправской примадонне. В его распоряжении на протяжении оперы был целый отряд «фигаро-клонов»: в аутентичных севильских костюмах с шапочками они транслировали идею вечного возвращения.

Поделиться:

Наверх