Собственно, победа на Конкурсе Чайковского в 2011 году для Даниила Трифонова стала красивым завершающим аккордом после следующих буквально друг за другом удачных выступлений на международных конкурсах пианистов им. Ф. Шопена в Варшаве и им. А. Рубинштейна в Тель-Авиве, ознаменовавшихся, соответственно, III и I премиями. И несмотря на то, что молодой пианист еще продолжает обучение у Сергея Бабаяна в Кливлендском институте музыке (США), за прошедшие после конкурса два года он уже сделал головокружительную международную карьеру, сыграв со многими ведущими оркестрами и дирижерами мира.

В Петербурге Трифонов дал сольный концерт, который можно назвать определенной ступенькой творческой зрелости музыканта. Вечер открылся с собственного сочинения Даниила, его «Сонаты-фантазии». Завершенная в этом году соната открыла перед слушателями мир художественных пристрастий пианиста (музыка модерна начала XX века: Рахманинов, Скрябин, Метнер), не постеснявшегося в наше время изъясняться языком высокого пафоса с оттенком чувствительности.

Голос стихии пока для Трифонова важнее, чем какие-либо строгие структурные формулы. Но слушая его произведение, невольно задаешься мыслью о цикличности музыкальной истории, когда после рациональных концепций, коими изобилует музыка XX века, снова наступает время романтики, когда нет желания вникать в особенности формы, оценивая красоту кристалла, а хочется просто отдаться широкому потоку музыки, уносящей в прекрасные романтические дали.

Образ трогательного лирического юноши, берущего своей спонтанной стихийностью, – сегодня одно из главных оружий в арсенале Даниила. И оружие это сильно еще и тем, что все, что делает Трифонов, он делает абсолютно искренне. Искренность остается силой, не позволяющей превратить подлинную лирику в жеманство, а романтические порывы в эгоистический жест. Также одним из несомненных плюсов Трифонова-пианиста является его отношение к роялю как к инструменту, который способен петь. Это ясно чувствовалось, в частности, в благородно сыгранном «Сентиментальном вальсе» Чайковского. Кроме этой довольно известной пьесы прозвучали гораздо менее известные вещи из 72 опуса, где Чайковский был показан пианистом «из круга» Шумана («Нежные упреки» op.72 № 3) и Шопена («В манере Шопена» op.72 № 3).

Кульминацией вечера стали прозвучавшие во втором отделении «Вариации на тему Шопена» Сергея Рахманинова. В противоположность более поздним «Вариациям на тему Корелли» пианисты обычно обходят этот опус стороной, и Трифонов своим исполнением доказал, насколько это несправедливо. Созданные в непосредственной близости от Второго фортепианного концерта вариации на тему Прелюдии № 20 Шопена несут в себе полный спектр рахманиновских образов: тяжелая поступь судьбы, светлые порывы, набат, трагический финал. Трифонов ясно обозначил в рахманиновской фактуре и мотив Dies irae, и пасторальную прозрачность, и колокольность, и интонационную гибкость, уже предвосхищающую Вторую симфонию. Тот лирически-спонтанный способ постижения, некоторая сознательная эскизность, которыми пользуется Даниил, оказались очень подходящими именно для этого произведения. А на бис, словно продолжая Рахманинова, Трифонов «доиграл» оставшиеся 21, 22, 23 и 24 прелюдии Шопена. Интересно, что в них уже чувствовались стили будущих композиторов, в частности Скрябина. И это умение слышать будущее в прошлом также один из плюсов молодого пианиста. Остается только пожелать Даниилу избежать легкого пути потакания публике, играя на ее «чувствительных струнах».

* * *

– Даниил, вы из музыкальной семьи?

– Да. Мои родители учились в Нижегородской консерватории. Мама теоретик, а папа композитор, пишет хоровую музыку для Русской православной церкви.

– Ваша соната, которая прозвучала на концерте, была впервые сыграна на публике?

– Премьера была несколько дней назад в Москве – в Доме композиторов на юбилейном вечере моего педагога по композиции Владимира Борисовича Довганя. Изначально это сочинение задумывалось как цикл пьес. До него я написал сюиту в пяти частях, которую назвал «Рахманиана», поскольку она была навеяна рахманиновскими образами и его музыкальным языком. И соната планировалась как «Рахманиана №2», но потом получилось так, что первая и четвертая пьесы усложнились по конструкции, и тогда я решил сюиту перевести в ранг сонаты.

– Получается, это ваша первая фортепианная соната?

– Да. Могу также сказать, что по сравнению с концертом в Москве вторая часть претерпела некоторые «поэтические изменения». Вообще, процесс композиции может занимать довольно непродолжительное время, если соблюдены определенные условия: когда ничто меня не отвлекает и когда я на полном дыхании погружен в сочинение. Но бывают и перерывы, когда не сочиняю по несколько месяцев.

– Когда вы сочиняете, то сразу записываете нотный текст или импровизируете?

– Я бы не назвал это импровизацией, это скорее рефлексивное отражение состояния в данный момент. И здесь отличным стимулом являются неординарные ситуации в жизни и глубоко пронзающие впечатления.

– У исполненной сонаты тоже был какой-то стимул?

– Да, разные части написаны в разное время. Самая рахманиновская получилась четвертая часть, в первой есть влияние Скрябина. Сейчас мой музыкальный язык становится иным, более цельным. Я думаю, это будет слышно в фортепианном концерте, над которым сейчас работаю. Его премьера должна состояться в следующем апреле в Кливленде, где я учусь. Вместе со мной будет играть студенческий оркестр, очень хороший коллектив.

– А не боитесь в наш прагматичный век обвинения в излишней романтической пафосности?

– Я пишу так, как чувствую! И это для меня совершенно естественный способ выражения. Конечно, я с удовольствием слушаю музыку XX века и с огромным уважением отношусь к таким величайшим композиторам, как Пярт или Пендерецкий. Но в первую очередь влияние оказывает то время, в котором я бы хотел жить.

– Рубеж XIX-XX веков?

– Да. У Вуди Аллена есть замечательный фильм «Полночь в Париже». Его герой попадет в то время, которое считает идеальным, но живущие в этом времени люди считают лучшим то время, которое было до них. Это называется «синдром золотого века». Я не исключаю того, что мои взгляды могут поменяться. И, возможно, через десять лет стиль моей музыки станет иным.

– Есть иные стилистические ориентиры, кроме модерна начала прошлого века, в направлении которых хочется держать курс?

– Пока я доделываю вещи, близкие все-таки той эпохе. Но могу сказать, что на меня также влияет музыка Мессиана, в частности его гениальная симфония «Турангалила».

– Для концерта в Петербурге вы выбрали программу, которую не назовешь самой популярной. В частности, у того же Рахманинова гораздо чаще играют «Вариации на тему Корелли», чем на тему Шопена. Более того, считается, что «шопеновские вариации» – не самое удачное его сочинение.

– «Вариации на тему Шопена» были созданы в 1902 году, вскоре после выхода композитора из творческого кризиса, непосредственно после Второй сюиты для фортепиано и Второго фортепианного концерта. Для меня это сочинения одного ряда, в которых есть много общего: от общности образов до необычайной тяги к до минору. В «Вариациях на тему Шопена» есть эмбрионы будущих рахманиновских произведений – некоторые темы, например, интонационно предвосхищают его Вторую симфонию…

– … мотив Dies irae, который хорошо был хорошо слышен в вашем исполнении.

– Да, в траурной вариации. Хотя если посмотришь в ноты, то этот мотив не акцентируется Рахманиновым, то есть это как бы аккомпанемент. Но когда вслушаешься, то звучит Dies irae.

– И это очень важная тема для Рахманинова, символ судьбы и смерти. Но вернемся к выбору репертуара. Среди исполнителей существуют два мнения: одни считают, что лучше играть знакомые, любимые публикой сочинения. А другие предпочитают выбирать для концертов не самые известные вещи и заниматься музыкальным просветительством.

– Мне кажется, в Петербурге настолько активная музыкальная жизнь, что можно услышать репертуар абсолютно на любой вкус, поэтому я считаю, что здесь публике интересно будет познакомиться с сочинениями, которые не так уж часто исполняются.

– А вам самому интересно находить и разучивать малоизвестные опусы?

– В следующем сезоне моя программа будет включать «Serenade in A» Стравинского, которую тоже довольно редко играют, и три пьесы op.11 Шенберга. В более отдаленных планах – выучить «Маленькую сюиту» Бородина.

– Есть ли у вас любимые исполнители среди пианистов, те, на которых хочется ориентироваться?

– Здесь опять все уходит, в основном, в первую половину XX века. Это Игнац Фридман, Сергей Рахманинов, Иосиф Гофман, Дину Липатти, Артур Шнабель, Вальтер Гизекинг, Артуро Бенедетти Микеланджели. Этот круг сложился с того времени, как появилась возможность слушать эти записи во время моей учебы в Гнесинской школе-десятилетке в Москве.

– Кроме уже упоминаемого Мессиана, что еще из музыки слушаете на плеере?

– Симфонии Малера, камерные произведения Лигети, его же Этюды в исполнении Пьера Лорена Аймара. Если говорить не о классике, то в XX веке были очень интересные явления в рок-музыке. Например, King Crimson. В джазе нравится Арт Тэйтум, качество записи которого, к сожалению, оставляет желать лучшего, но играет он потрясающе. Однако основные мысли все равно в классике.

– Где сейчас проводите наибольшую часть времени – в Америке, Европе, России?

– Больше в Америке, поскольку я еще учусь. У меня замечательный педагог Сергей Бабаян, и как только появляется возможность, я сразу еду в Кливленд, чтобы показать ему новую программу. За последний год я выучил довольно много вещей: Второй концерт Прокофьева, Второй и Третий Рахманинова, Второй Глазунова, подготовил новую сольную программу.

– А как удается совмещать учебу с активной концертной практикой?

– В этом году я закончил программу «Artist Certificate» и начал «Artist Diploma». В курсе, который я прохожу, нет никаких «сторонних» предметов, не связанных с музыкой, – соответственно меньше дисциплин сдавать. Так реальнее совмещать поездки и учебу.

– Где еще вы выступаете в России, кроме Петербурга и Москвы?

– Пока наибольшая часть моих выступлений приходится на Америку и Европу, но я ездил с концертами в Екатеринбург, Тюмень, Самару. Был и в Нижнем Новгороде, но там концерт, к сожалению, отменился, потому что я слег с температурой (а должен был играть Второй концерт Прокофьева и Третий Рахманинова в одном вечере). Надеюсь, в следующем сезоне буду приезжать чаще.

– В Петербурге вместе с Валерием Гергиевым вы записали на компакт-диск Первый концерт Чайковского? Есть ли еще подобные проекты?

– В начале февраля я подписал контракт с Deutsche Grammophon, и уже записан первый релиз: сольный концерт в Карнеги-холле. В программе – Вторая соната Скрябина, Соната си минор Листа и 24 прелюдии Шопена. Диск должен появиться в течение этого года. Планирую, конечно, и новые записи.