Начиная с 2013 года каждое выступление Бехзода (в недавнем прошлом – вундеркинда) вызывает огромный интерес у искушенных петербургских слушателей. В его игре слышится не столько основательно усвоенная традиция, сколько желание выйти за рамки неизбежных условностей ради проникновения в глубинное существо музыки, в многослойную драматургию смыслов – услышать и увидеть, а что там, за нотами? Его «Смерть Изольды» поразила масштабностью оркестрового мышления, Шуберт – чистотой и элегантностью, а Шестая соната Прокофьева – стремлением услышать в ней квинтэссенцию стиля ироничного автора «Любви к трем апельсинам», тонкий английский юмор «Сергей Сергеича».

— Узбекские музыканты, включая, например, великолепного тенора Нажмиддина Мавлянова, поющего в Мариинском, Большом, Театре Станиславского, в последние годы окончательно разрушили стереотип о том, что из Ташкента могут привозить только хорошие помидоры.

— Стереотипы давно стерты. Музыка стирает границы национальностей, она – для всех. Спасибо Ленинградской консерватории, педагоги которой были эвакуированы в Ташкент во время Великой Отечественной войны. Множество музыкантов, профессоров там осталось. Знаменитый дирижер Илья Мусин четыре года провел в Ташкенте. С тех пор традиция классической европейской музыки и пошла. А помидоры у нас действительно хорошие.

— Но вы в Ташкенте не живете?

— Не живу, однако все чаще приезжаю туда, скоро поеду снова. Последний раз был в родном городе в апреле, когда играл на сцене оперного театра вместе с Валерием Гергиевым, приезжавшим с оркестром и балетной труппой Мариинского театра. Оперный театр в Ташкенте очень красивый. Зал не огромный, но солидный. Всем известно, что в советский период Ташкент по уровню культуры стоял рядом с Москвой, Ленинградом и Киевом.

— Насколько интенсивна культурная жизнь Ташкента?

— В Ташкенте очень модерново. Там все есть – и театры, и консерватория, и концертная жизнь. Но надо еще много работать над культурным развитием, чтобы достичь того уровня, какой был раньше. Я бы очень хотел помочь и с удовольствием уделю этому время. Нужны и новые лидеры, и новый зал с хорошей акустикой для исполнения классической музыки. У нас есть Дворец форумов, но уже одно его название говорит, что он предназначен для другого. Мы там, кстати, выступали с маэстро Гергиевым. Я бы и фестиваль в Ташкенте организовал, и позаботился бы о хороших роялях, чтобы к нам приезжали большие мастера. Почва для этого есть. Надеюсь, все получится. Я болею за свою страну.

— Кто дал вам вашу уникальную школу игры на фортепиано?

— Я благодарен судьбе, что у меня было всего два педагога – Тамара Попович и Станислав Юденич. У моей мамы, педагога по фортепиано, была мечта, чтобы один из ее детей обязательно стал концертирующим пианистом. Этот жребий пал на меня. Мама часто ставила пластинки с записями Горовица, Рихтера, Гилельса, Клиберна, причем это были не сольные программы, а грандиозные концерты. Я слушал, меня захватывало и мне хотелось поскорее все это сыграть. До шести лет мама с сестрой учили меня простейшим вещам – нотам, ритму. Потом меня привели к первому учителю, Тамаре Афанасьевне Попович, которая дала мне очень прочную техническую основу. У нее был такой принцип, что каждый из ее учеников должен уметь играть произведение любой степени сложности, а также выступать с оркестром. В 8 лет я играл Рондо Моцарта, в 9 – Первый Бетховена, в 10 – Двадцатый Моцарта, в 11 – Второй Шопена, в 12 – Второй Рахманинова, в 13 – Первый Чайковского, в 14 – Первый Брамса, в 15 – «Рапсодию на тему Паганини». Все это было с Национальным симфоническим оркестром в Ташкенте. Когда мне было 13-14 лет, Тамара Афанасьевна сказала, что ей уже нечего мне дать. В 16 лет я уехал в США, где моим вторым педагогом стал Станислав Юденич, тоже выходец из Ташкента. Там я уже начал совсем серьезно работать.

— У вас, судя по всему, сложились тесные творческие отношения с маэстро Гергиевым.

— Мы очень часто выступаем вместе. Где я только с ним не был – и в США – Нью-Йорке (концерт в Карнеги холле), Калифорнии, и в Чили, и в Китае, много выступали в Европе, в Петербурге и Москве (разумеется), в российских регионах на Пасхальном фестивале. С декабря 2013-го, когда состоялся мой петербургский дебют, мы сыграли, наверное, полсотни концертов. Я не считал, сбился со счета. Меня переполняют особые чувства, когда играю с маэстро Гергиевым. Не всегда есть время порепетировать, но есть спонтанность в хорошем смысле слова, и она придает исполнению особый нерв. На сцене ты начинаешь творить, исчезает заученность и спланированность.

— Для такой нервной спонтанности необходим, полагаю, большой запас прочности.

— В таком состоянии желательно быть всегда, чтобы не играть пустые ноты. Если не творить, все быстро всем надоест. Публика все очень хорошо чувствует.