- Перспективы, если говорить о россиянах и европейцах, не такие уж радужные – достаточно обратить внимание на приток музыкантов из азиатских стран. Дело все в том, что сейчас азиатские страны поставляют невероятное в пропорциональном отношении к европейцам количество высокотехничных, одаренных людей, и, по-моему, они обладают такими, я бы сказал, тысячелетними навыками двигательных реакций, которые очень часто превосходят реакции европейцев. Это, видимо, какая-то особая природа, которая, как я уже сказал, вырабатывается веками: сигнал из мозга в пальцы идет быстрее на какие-то микроны времени. Но, кроме того, представители Азии фантастически работоспособны и при этом умеют фантастически точно воспроизвести то, что им предлагается сделать. Например, если что-то объясняешь нашим учащимся, то в большинстве случаев они поймут и сделают так, как ты говорил. А для учеников из Азии объяснения словами - пустой звук. Им надо показать – сесть за рояль, сыграть, и они тут же повторят это, да еще лучше тебя. За последние 30 лет Южная Корея, Япония, Китай дали блестящую плеяду молодых исполнителей. Правда пока, если мы посмотрим на концертантов мира, интересующих международную аудиторию, среди них все еще больше музыкантов из Америки и Европы.

- Какие еще тенденции вы наблюдаете?

- У современной музыкальной молодежи тенденция та же, что и во всех других сферах жизни – финансовой, экономической и так далее: поскорее все получить. Чтобы были концерты, чтобы было имя, звание, деньги. Все спешат, спешат, спешат, и в этой спешке многие теряют истинное понимание того, ради чего в наше время стоит делать исполнение музыки смыслом своей жизни. А если не делать это смыслом своей жизни, то ничего настоящего, по большому счету, не получится. Нужно жертвовать очень многим и не гоняться за сиюминутными прибылями. Работа, работа, работа плюс, конечно, доля везения, и тогда есть возможность добиться многого.

Сейчас, увы, позиции классической музыки таковы, что аудитория ее, в общем-то, не расширяется, может быть, даже сужается - не надо обманываться полными залами на концертах в Москве или Петербурге. У нас еще остались талантливые слушатели, которые в состоянии почувствовать суть исполнительства, а не только реагировать на внешние атрибуты игры, но их, регулярно посещающих концерты, боюсь, становится все меньше. Это опасно. Если мы посмотрим, что сейчас «поднимается на щит», то убедимся в том, что к классическому искусству обращено не столь уж значительное внимание. И конечно, если мы хотим сохранить нашу художественную культуру, которой славны во всем мире, мы должны пересмотреть приоритеты и гораздо больше сил уделять и музыкальному исполнительству, и всем видам художественного творчества.

Сейчас в области исполнительства средний профессиональный уровень намного вырос. Но количество больших личностей среди музыкантов вряд ли увеличилось, если не сократилось. И это знак того, что что-то изменилось в самом обществе и что-то недостаточно продумано людьми, которые курируют культуру - акценты ставятся не там, где надо бы для того, чтобы сохранить наши приоритеты. Меня, например, огорчают попытки перенести в нашу музыкальную сферу западные модели. Я имею в виду «Болонскую систему». Уж что-что, а музыкальное образование было у нас на высочайшем уровне. Почему надо уходить от хорошего? Давайте лучше подтянем то, что у нас было не очень хорошо. А менять все по западному образцу – это еще «бабушка надвое сказала», поможет оно или навредит. Для меня лично «бабушка сказала», что это опасно и очень может навредить. Надо сохранить и поддержать то, что было.

Ведь чем славилась русская фортепианная школа? Это, прежде всего, невероятная звуковая культура, всегда замечательная у наших пианистов. То есть, говоря просто – почти у каждого пел рояль. Сейчас этой звуковой культуры очень мало. Сложный вопрос, почему так, но факт остается фактом. Выразительность исполнения молодежь склонна подменять эффектной бравурой, рассчитанной на немедленные овации публики. Когда я начинал играть на сцене, я сказал себе: не обращай внимания на аплодисменты. Обращай внимание только на то, как тебя слушает зал. Если тебе удается в первые 10 минут заставить слушать тебя так, чтобы в зале была абсолютная тишина, без покашливания и скрипа стульев между частями произведения – значит что-то ты можешь дать. Я называю это «что-то» духовной подкормкой. Вот этой субстанции сейчас меньше, чем было раньше. И причин тому много, это слишком глубокая проблема, которая не замыкается только на сфере исполнительства. Но каждый из нас - кто выступает на сцене или учит, кто хочет сохранить наши истинные приоритеты, должен выполнять свою работу, не щадя живота своего. Честно, благородно, без каких-либо двойных смыслов и не преследуя меркантильных целей, а просто зная, что это нужно для того, чтобы поддержать высокую планку во всех сферах культуры, которая была в России.

- Многие годы работая за рубежом, могли бы вы сегодня сравнить системы музыкального образования здесь и «там»?

- Высшая музыкальная школа имени королевы Софии в Мадриде, в которой я работаю по контракту, также как и мои известнейшие коллеги - Наталия Николаевна Шаховская и Захар Нухимович Брон, это частное учебное заведение, и сравнивать его с нашими нельзя. Там другие «правила игры» – и для студентов, и для педагогов. Там, например, нет переводных экзаменов – вместо них три раза в год проводятся открытые концерты студентов для публики в зале на 400 мест. А мы, слушая наших учеников, решаем, продолжат или нет они свое образование на основании этих трех выступлений и на основании того еще, насколько успешно они изучают теоретические предметы. Вообще, экзаменов нет ни по одной дисциплине. Мы просто собираемся на педсовет и обсуждаем каждого студента. У меня, например, были студенты, которые продержались только один год, а есть студенты, которые проучились 7 лет. Но эта высшая музыкальная школа не дает равнозначного диплома. Ребята, которые у нас учатся, нередко приходят, уже имя диплом и желая повысить квалификацию, а потом направляются на учебу в какую-нибудь из европейских консерваторий. Разные бывают варианты. Неизменно только то, чтобы они как студенты и мы как педагоги делали все с полной отдачей.

- Каков ваш собственный педагогический метод?

- Меня часто спрашивают, «а какова ваша педагогическая идея»? Да нет никакой «идеи», есть живой процесс. Но если вы хотите формулировку - пожалуйста: это педагогика на вырост. Когда я говорю о «педагогике на вырост», я не имею в виду занятия с маленькими детьми – с ними я не занимаюсь. Я не сделал исключения даже для своей дочери. Моя дочь – очень хорошая, по-моему, пианистка, но с ней я начал заниматься, только когда ей пошел 15-й год. Я считаю, для того, чтобы быть «малышовым педагогом», надо иметь особую форму педагогического таланта и особое терпение. Этого у меня нет. Вот в ЦМШ, например, были в свое время гениальные детские педагоги – полдюжины дам, одна лучше другой! И были такие замечательные педагоги, как Александр Борисович Гольденвейзер или моя любимая тбилисская учительница Анастасия Давыдовна Вирсаладзе, бабушка Элисо Вирсаладзе: вот они умели заниматься и с малышами, и с взрослыми. Но большинство, в том числе, например, Генрих Густавович Нейгауз и Константин Николаевич Игумнов, не совмещали в себе этих разных форм педагогического таланта. Это вообще редко бывает.

«Педагогика на вырост» – это значит, что я учу студентов не для участия в конкурсе, не для выступления на концерте, не для выполнения каких-то сиюминутных задач. А для того, чтобы они вышли в самостоятельное плавание и не «утопли», не исчезали с горизонта - стали бы «долгожителями», как в педагогике, так и в исполнительстве. Я преподаю уже 53 года, и у меня в классе всегда мало студентов. Больше 9 никогда не было. Я считаю, что наша работа – штучная. И очень радуюсь тому, что многие мои ребята десятилетиями играют по всему свету. Моя цель - научить их обращаться с музыкой так, чтобы не потерпеть фиаско. Ни в творческом смысле, ни, извините, в материальном или «служебном».