ЛЕГЕНДА
ИЛИ ФЕНОМЕН?

Евгений Кисин бывает на родине крайне редко, и легенда начинает перевешивать реальное представление о том, что этот пианист представляет собой сегодня. Он по-прежнему любимец публики во всем мире, его образ во многом все еще окутан романтической тайной; он немногословен в общении, отсылая вопрошающих к своим фортепианным интерпретациям. В течение сезона он играет гораздо меньше, чем мог бы позволить себе столь маститый, весомый и, главное, популярный музыкант, если бы гнался за деньгами.

В чем причина столь редких его посещений родной Москвы – остается только гадать. Ведь здесь самая близкая ему публика; удачно он сыграет или не очень – его все равно осыплют аплодисментами и обласкают. С другой стороны, это обстоятельство довольно опасно: в конце концов каждому серьезному артисту хочется получить признание и благодарность придирчивой публики не только за счет умилительных воспоминаний о том, как в 1984 году 12-летний пионер ангельской внешности именно на этой, самой ответственной сцене Большого зала консерватории исполнил два концерта Шопена так, как не играли их ни до, ни после.

Вот и в этот раз, несмотря на нечеловеческую дороговизну билетов, партер был полон преподавателей Гнесинки весьма почтенного возраста (каждый понимает, что нет судей строже), бывших однокашников Евгения Игоревича (как известно, высшего учебного заведения он не оканчивал и ни в каких международных конкурсах не участвовал), другой музыкальной, вовсе не статусной публики, в том числе и с детьми. Обеспечить именно такую доброжелательную, но взыскательную аудиторию недоступными для нее билетами – одно из условий артиста, не первый раз выступающего в Москве без гонорара.

От таких концертов Евгений Кисин не отказывается никогда: сколько есть у него возможностей, он участвует в большом и благородном деле восстановления гуманитарной справедливости. В 2008 году помог отстоять Гнесинскую десятилетку, в которой когда-то учился. Написал письмо Путину. Кто знает, если бы не оно – оставили бы в особняке на Знаменке детскую музыкальную школу, пусть и на весь мир знаменитую?.. А в 2011 году я была свидетелем его выступления в Страсбурге в поддержку российских политзаключенных, куда он не только приехал сам, но привез еще и Марту Аргерих, чтобы сыграть с ней дуэтом на двух роялях! Гость Страсбурга Арво Пярт сказал тогда в волнении: «Никогда еще не бывал на таком необыкновенном концерте».

Таким же необыкновенным стал и вечер в БЗК: он был посвящен памяти погибших журналистов и вручению ежегодной премии «Камертон» имени Анны Политковской, чья мать находилась среди зрителей, как и родственники других бесстрашных борцов за свободу слова, отдавших за нее жизнь. На сцене был водружен гигантской стенд в виде мишени, густо и страшно усеянной сотней черно-белых фотографий убитых журналистов. Глаз сразу выхватывает лица Юрия Щекочихина, Дмитрия Холодова, Владислава Листьева, Натальи Эстемировой, Артема Боровика, Анастасии Бабуровой, Павла Шеремета… Трудно представить себе, как Кисин, столь тонкий, чувствительный музыкант, вообще выдержал сольный концерт на таком фоне, бьющем по нервам, перед залом, значительную часть которого занимали те, кто все еще оплакивает своих близких. 

В ДИАЛОГЕ
С НАВЕК УШЕДШИМИ

Он был предельно собран: без промедления сел за рояль и решительно взял первые аккорды 29-й сонаты (Hammerklavier) Бетховена. Это сочинение, давно превратившееся во внефилармоническое (по причине своей непомерной длительности, которую с трудом переносит «широкая публика»), подошло исполнителю Кисину по всем статьям.

Первая (Allegro) и вторая (Scherzo. Allegro vivace) части взбудоражили своей заряженностью, при этом игра Кисина никогда не бывает «без руля и без ветрил». Фундамент его благородной манеры – совершенное владение колоссальной палитрой звуковых оттенков, напрямую подчиненных интеллекту. Причем в случае перфекциониста Кисина впору говорить и об «оттенках» легато и особенно стаккато! Третья часть (Adagio sostenuto), невероятно долгая и провоцирующая обычно в зале нетерпеливое шевеление, шорохи и покашливания, звучала в гробовой тишине. Звуки повисали в воздухе. Когда-то я написала на полях этих нот: «Бетховен растерявшийся». Пианист же наполнил странную музыку новым для меня содержанием: он словно медиумически общался с навеки ушедшими. Именно так с благодарностью воспринималась некоторая его отстраненность от зала, загипнотизированного тихим диалогом музыканта с душами тех, кто уже не слышит слов. В третьей части Кисин, человек чрезвычайно чуткий к поэзии, словно старался буквально озвучить строки стихотворения Бродского, приведенные в программке: «Огонь, ты слышишь, начал угасать. А тени по углам зашевелились…».

Нет, эта соната попала в концерт не просто так. Но почему именно она? Этот вопрос я задала Евгению Игоревичу на следующий день на пресс-конференции в Центральном доме журналистов. И, как всегда, щедро получила в ответ целую историю:

«Я с юности знал, что когда-нибудь ее сыграю. Когда-то мне подарили кассету с записью Соломона, и я очень любил ее первую часть. Много лет спустя услышал всю сонату в исполнении Гилельса, это была живая запись из БЗК, сделанная меньше чем за год до его смерти. Она произвела на меня ошеломляющее впечатление, особенно третья часть. Тогда я еще не заглядывал в ноты и не знал, что все это там написано – Appassionato, Molto espressivo… Сам я выучил ее год назад, в прошлом концертном сезоне – взял творческий отпуск, почти не выступал и выучил. В Москве я играл ее пятый раз в жизни, и по собственному опыту знаю, что это еще только начало. Пожалуй, на данном этапе я сделал все что мог. Я понимал, на каком фоне играю, поэтому, оценивая собственное исполнение, не могу сказать, что «рад» или «доволен». Знаю только, что память тех, кто за правое дело отдал жизнь, надо чтить».

(Кстати, в следующий раз Евгений Кисин сыграет 29-ю сонату в Санкт-Петербурге на фестивале «Площадь искусств»).

Объяснил он и сочетание сонаты с избранными прелюдиями Рахманинова, которые звучали во втором отделении:

«Мне сразу показалось, что это очень хорошее сочетание. И композиторов, и потому что, с одной стороны – громадная соната, с другой – набор небольших произведений. Чуть было не сказал «мелких пьес», но это не подходит к рахманиновским прелюдиям – по содержанию они никак не мелкие…».

Как и Бетховен, Рахманинов для московского вечера стал безошибочным выбором. Второе отделение концерта началось до-диез-минорной Прелюдией (соч. 3 № 2) с ее скорбным колокольным звоном. Затем последовало еще одиннадцать (соч. 23 и 32). Светлые настроения чередовались с мрачными; безнадежность сменялась лирикой. Си-бемоль-мажорная Прелюдия (соч. 23) светилась тайной. Боевито разворачивалась соль-минорная (№ 5). Предпоследняя соль-диез-минорная (соч. 32) со всей ее горечью, с образом, как мне кажется, тройки, навсегда исчезающей в слепой пурге, могла бы стать хорошим завершением концерта. Но пианист завершил его менее известной Прелюдией №13 рe-бемоль мажор (соч. 32). Кисин не идет на поводу у публики… разве что когда его вызывают на бис!

Обычно он добавляет по шесть-семь миниатюр. Но показалось, что после скрябинского Этюда № 1, соч. 2, поставившего точку вслед за высокой тоской Рахманинова, он играть больше не будет. Однако он без особых уговоров добавил раритетную Багатель № 4, соч. 126 Бетховена. А потом еще и Токкату собственного сочинения (довольно ожидаемую из-за своей популярности в Facebook) – вещь броскую, эффектную, громокипящую, почти агрессивную. Написанную будто для того, чтобы показать: выдержанность пианиста, выверенное совершенство его интерпретаций – результат большой артистической воли человека, у которого вовсе не так спокойно на душе.

ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА НЕОЖИДАННОСТЯМИ

Итак, мы все больше узнаем Евгений Кисина и как композитора (год назад в Доме музыки прошла мировая премьера Первого струнного квартета в исполнении «Копельман-квартета»). Кроме того, он публично декламирует стихи и пишет свои собственные (их можно найти в интернете).

По поводу сих «побочных занятий» он когда-то в письме рассказал мне весьма поучительную историю. Однажды некий режиссер предложил ему главную роль в фильме о пианисте-вундеркинде. Быстро выяснилось, что это какой-то самозванец. Но сама тема получила продолжение. Про участие в художественных фильмах в качестве актера бесценный совет дал ему Кристофер Ньюпен, кинорежиссер, снявший не одну картину о выдающихся музыкантах – Сеговии, Мильштейне, Стерне, Дю Пре, Баренбойме, Перлмане, Цукермане, Ашкенази да и о Кисине. И пианист взял его наставление себе за правило: «У людей никогда не должно быть сомнений относительно того, кто такой Евгений Кисин!».

Еще подробнее Евгений Игоревич разъяснил свою принципиальную позицию на нынешней пресс-конференции в Доме журналиста:

«Эта Токката – последняя часть цикла из четырех пьес: «Размышление» «Додекафонное танго», Интермеццо, Токката. Я начал писать ее около тридцати лет назад, но не закончил. Хотя многое осталось в голове. И пару лет назад я записал ее. У меня есть 13-минутное сочинение для виолончели и фортепиано в сонатной форме (название не придумано, но это Sonatensatz). Его играли Стивен Иссерлис, Давид Герингас. Я много сочинял в детстве, общался с профессиональными композиторами. Последние семь лет до отъезда из СССР проводил каникулы в домах творчества в Рузе, в Иванове, где подружился с Александром Чайковским, с Рафаилом Матвеевичем Хозаком. Теперь времени на сочинение музыки особо нет. Хотя я пишу сейчас кое-что для голоса и фортепиано. Что до литературного творчества, я не собираюсь его продолжать. Моя профессия – пока физически будет такая возможность – это игра на рояле. Остальное не загадываю. В конце концов, жизнь прекрасна неожиданностями».