– Олег Евгеньевич, как начинался ваш путь в профессии?

– Мне очень повезло в жизни: в семилетнем возрасте я поступил в Капеллу – Ленинградское хоровое училище им. М.И. Глинки – и прошел там основательную школу. У нас были замечательные преподаватели: А.В. Свешников, Е.П. Кудрявцева. С особенной теплотой вспоминаю гениального педагога Палладия Андреевича Богданова, он руководил детским хором.

Мне было 12 лет, когда началась война. Капеллу эвакуировали в Кировскую область. Там я находился недолго – уехал к дяде на Урал, оттуда потом вернулся в Ленинград. Так как я прервал занятия в хоровом училище, то не смог вернуться к учебе, и знаменитый учитель – лучший фаготист города А.Г. Васильев – предложил мне поступить на фагот. Я начал учиться в десятилетке у Д.Ф. Еремина, но жизнь была очень трудная. Папа пришел с фронта с двумя тяжелыми ранениями, мама работала телеграфисткой, зарабатывала мало. Мне приходилось ходить на Бадаевские склады, разгружать машины – я должен был помогать семье…

Учебу я продолжил в Музыкальном училище им. М.П. Мусоргского, одновременно начал работать по специальности в Театре музкомедии (на четверть ставки). На фаготе дело у меня как-то сразу пошло хорошо. Потом мне предложили попробоваться во второй филармонический оркестр – я попробовался, и меня взяли солистом (это был примерно 1958-59 год), там я прошел, конечно, очень хорошую школу оркестровой игры. В то же время я учился в Ленинградской консерватории по классу профессора Д.Ф. Еремина, а спустя четыре года после окончания консерватории меня пригласили в Кировский (ныне Мариинский) театр, где я проработал два с половиной года. Почему так мало? Потому что открыли конкурс в Заслуженный коллектив, и я по конкурсу прошел в оркестр. Это было в 1965-м.

– Как складывалась дальше ваша судьба?

– Моя работа в Заслуженном коллективе России начиналась с Евгением Александровичем Мравинским. Мравинский – это целая эпоха. Я получил от него массу уроков: как играть, как относиться к своим обязанностям. Он тщательно работал и достигал поразительных вещей. Репетиции с ним были длительные, трудные. Никогда не забуду, как готовилась премьера Восьмой симфонии Д.Д. Шостаковича. Мравинский попросил, чтобы я приехал к нему домой с фаготом и с нотами. Он жил на Петроградской стороне в знаменитом доме, который называют Домом политкаторжан. Мы позанимались тогда на славу – часа полтора. Потом он вызвал мне такси. Я пробовал отказаться, но он категорично мне ответил: «Не спорить, молодой человек». Он выражал некоторым музыкантам симпатию, но вообще, особенно во время работы, держал себя с оркестром на дистанции. Если кто-то невнимательно слушал, ему крепко доставалось. Мравинский был беспощаден к себе и требовал от нас такого же самоотношения. Я 27 лет играл с ним все концерты, часто оба отделения. Вспоминается Пятая симфония Чайковского. Однажды знаменитый вальс, который играет фагот, Мравинский попросил сыграть не так, как мы обычно начинаем, не ярким звуком, а интимно. Когда я потом послушал запись, то был просто потрясен. Фантастика!..

После смерти Мравинского наш оркестр возглавил Юрий Хатуевич Темирканов. Начался новый этап творческой работы, и мне приятно, что довелось провести множество ответственных концертов с этим дирижером. Темирканов замечательно творит музыку. Буквально из нескольких нот может сделать красивейшую фразу. Это его огромное достоинство. Юрий Хатуевич – музыкант мирового класса, я преклоняюсь перед его мастерством. Все эти годы – и с Мравинским, и с Темиркановым – для меня, как фантастически прекрасная сказка. Я люблю свою работу, хоть это и колоссальный труд: нужно корпеть над каждой нотой, чтобы не просто правильно сыграть, а чтобы получилась музыка. Два великих дирижера Мравинский и Темирканов приучили меня к тому, что все должно быть на самом высшем уровне.

С 1982 года я преподаю в консерватории, и сегодня уже мои ученики играют в оркестрах – в очень многих оркестрах, в том числе за рубежом. Считаю, что добился неплохих результатов в работе со студентами. Эта работа, конечно, непроста – выходишь из класса, как распаренная репа. Но я люблю своих учеников и отдаю им всего себя.

– Многие считают фагот чисто оркестровым инструментом – вы не согласны с такой точкой зрения?

– Я хочу защитить свой инструмент. Знаю, что в мире есть фаготисты, которые активно играют сольные и ансамблевые концерты. Сам всегда любил играть в ансамблях и соло – у меня дома целая папка с программками таких концертов, их было очень много и у нас, и за рубежом. Я с удовольствием бываю на подобных концертах, не раз посещал их за границей.

– Есть ли у вас любимые сочинения, любимые партии в них?

– У меня много таких сочинений и партий. Я люблю бетховенские симфонии, обожаю Брамса, люблю «Весну священную» Стравинского, люблю Седьмую симфонию Шостаковича. Кстати, Дмитрий Дмитриевич очень ценил фагот. Никогда не забуду, как он присутствовал на записи Седьмой симфонии, когда я еще работал во втором филармоническом оркестре. Я сыграл соло, Дмитрий Дмитриевич подошел ко мне и сказал: «Молодой человек, вы хорошо играете». Я ответил: «Спасибо, но мне кажется, что еще не все хорошо получается». «Нет, это ты брось, брось», – ответил Шостакович. В Первой симфонии Шостаковича трудное соло фагота, в Четвертой много таких соло. В Восьмой, Девятой – их мы сравнительно недавно исполняли с сыном Дмитрия Шостаковича Максимом Дмитриевичем – фагот играет очень важную роль.

Вспоминая эти и другие концерты, я вспоминаю и своих коллег – замечательных музыкантов. Аким Алексеевич Козлов – он потрясающе играл на тромбоне. Прекрасно играли гобоист Владимир Караулов – к сожалению, рано ушел – и кларнетист Валерий Павлович Безрученко, с которым мы бок о бок проработали много лет.

– Интересно, на каком инструменте вы играете?

– У меня фагот фирмы «Геккель». Хороший старый немецкий инструмент XIX века. Мне его продал лет 50 тому назад один музыкальный мастер. Там половина была от одного «Геккеля», половина от другого – я с полгода обыгрывал свой фагот.

– Какие напутствия вы дали бы молодым исполнителям с высоты вашего опыта?

– Чтобы стать настоящим музыкантом, нужно много работать и любить и уважать свой труд. Я всегда старался работать честно, в полную силу. Насколько это удалось – не мне судить.